не пытался.
Мать продолжала искать сигареты. В какой-то момент я понадеялась на то, что она подумает, будто сама их куда-то дела. Иногда это случалось. Такой исход стал бы для меня самым благополучным, но я не была настолько везучим ребенком, а потому просто сидела в ожидании неизбежного.
День медленно тянулся под грузом моего нарастающего страха. Тем вечером я опять заснула рано, обессилев от разлившегося по всему телу нервного ожидания. Проснулась я, судя по ощущениям, в каких-то тисках. Меня сдавило со всех сторон. Телевизор орал. Участники передачи громко кричали, и я не понимала, почему мама не убавляет звук. Голос был слишком близко, а тиски слишком плотные, чтобы я продолжала находиться где-то между сном и реальностью.
– Эшли! – голос матери окружал меня подобно эху звонкого колокола; она схватила меня обеими руками, подняла и потрясла, повторяя: – Проснись!
Я пробудилась достаточно, чтобы понять – меня разбудила не Мама, а Мать. Она застала меня врасплох посреди ночи, и мне некуда было спрятаться от совершенного мною плохого поступка. Мать вытащила меня из кровати, силком приволокла на кухню и показала длинным красивым пальцем, принадлежащим моей настоящей маме, на открытую корзину для мусора. Я даже не потрудилась спрятать сигареты поглубже в мусорном мешке; они так и лежали сверху, с обвинением поглядывая на меня, и я признавала свою вину. Я знала, что виновата. Мусор знал это. А теперь знала и Мать.
Засыпала я тяжело, но была рада, что Мать не потеряла контроль. Она немного дала волю рукам, но я не умерла.
И все равно рассвет будет моим. Только в другой раз.
На следующее утро, проснувшись, я увидела знакомую мне Маму, и мы обе продолжили заниматься своими делами как ни в чем не бывало. Я не винила Мать в том, что она наказала меня. Я понимала, что сама была виновата. Иногда я действительно вела себя плохо, а иногда другие плохо поступали со мной. В любом случае за дурным поведением следовало наказание. Мне хотелось верить в то, что это правда. Что все так или иначе находится под моим или чьим-то контролем. Любая моя вина – это мой выбор. Только от меня зависит, получу ли я сегодня, утаю или совру.
Я решила притвориться хорошей – самым хорошим ребенком, какой только может быть. Тихим и спокойным. Весь день – в детском саду, после него и почти все время дома – я постоянно молчала и открывала рот, только когда ко мне обращались. Это сработало. Мама сказала: «Сегодня ты такая хорошая девочка!» Я улыбнулась, но ничего не сказала.
Я вела себя настолько тихо, что мама не заметила, что мои глаза были открыты, когда она засыпала. Она не обратила внимания, что я перешептываюсь со своей тенью, чтобы не заснуть. Она не почувствовала, как я склонилась над нашим деревянным изголовьем в предрассветных сумерках, откинула бордовую занавеску и встретила рассвет в одиночестве. Солнце вставало для меня – для меня одной – и раскрасило небо в некое подобие разведенных в чашке с молоком разноцветных хлопьев «Лаки Чармз». Нежно-розовые и лавандовые подбрюшья