гостиной. Она стояла по центру комнаты, опираясь на свою трость и разглядывая картину на стене.
– Зайти ко мне, – она произнесла это с привычной для девушки жёсткостью в голосе и каким-то пренебрежением.
Сдерживая тяжёлый вздох, который выдал бы с головой все её чувства, Менди, стянув с головы шляпку, вошла в гостиную и взглянула на свою мать:
– Я тут, матушка. Вы что-то хотели?
– Хотела, – ответила она, глядя на картину, – как всё прошло?
– Сложно сказать, всё же это похороны, – Менди пожала плечами, – все плакали, желали Катрин сил…
– А ты как сама? – спросила миссис Блумфилд, всё же переведя взгляд на свою дочь.
– Лучше, чем я ожидала, – ответила Менди.
– Хорошо, а теперь подскажи мне, – женщина вновь перевела взгляд на картину, – как ты думаешь, не стоит ли её заменить?
– Она перестала Вам нравиться, матушка? – спросила девушка, пройдя ближе к матери и так же разглядывая картину.
– Она не нравилась мне изначально, – очень строго произнесла женщина, – какая позорная вульгарность иметь в гостиной подобную картину! Если бы не твой отец, я бы сожгла её в тот же день, как её принёс мистер О'Рейган. Совершенно не понимаю, как ему в голову пришло подарить нам нечто подобное?!
Менди перевела взгляд на мать, вспоминая, как муж её сестры Джуди подарил миссис и мистеру Блумфилд эту картину. Это было два года назад, и как ни удивительно, эта позорная вульгарность – как выразилась мать Менди – упакованная в пергамент и подписанная аккуратной рукой появилась в этом доме в Рождество. А когда Менди вновь перевела взгляд на картину, она невольно улыбнулась, так как она ничего непростительного в ней не видела.
Это была картина какого-то неизвестного художника, и судя по царапинам на раме, особой ценностью она не обладала, хранилась у кого-то дома, а потом была продана на стихийном рынке за символическую цену. Но что-то в изображённом сюжете сильно цепляло Менди, наверное, потому, что на ней была запечатлена рыжая девушка схожего с ней телосложения, которая лежала среди цветов, от удовольствия прикрыв глаза, а рядом с ней был мужчина, крупный, с копной роскошных тёмных волос. Они явно были увлечены друг другом, но открытого эротизма художник не изобразил. Менди подумала, что отношение матери к картине обусловлено тем, что у девушки голые ноги и плечи, но сама она не считала это чем-то недопустимым.
– Если так, матушка, стоит убрать её наверх, а здесь повесить какой-нибудь пейзаж? – заговорила Менди.
– Пейзаж, – согласно кивнула женщина, и Менди не смогла сдержать ещё более широкую улыбку, а потом поспешно стянула её, вспоминая, что на ней траурное чёрное платье. При этом перед Катрин она не почувствовала вины – она сделала всё, что было в её силах, и даже больше, и теперь, оказавшись в стенах своего дома, она могла позволить себе расслабиться.
Поднявшись к себе, Менди поспешила переодеться. Она не стала надевать на себя что-то яркое – жёлтое платье осталось в