был отъявленным врагом и к которому все умные и порядочные люди должны быть, по крайней мере, равнодушны. В этом письме он много говорил о своей преданности Гессенскому дому, в армии которого он начал свою службу; обещал ему, в случае своего освобождения, рассказать много секретных сведений о Гессене; говорил о правах Гессена на Курляндию, но все это ничему не помогло.
Головкин и Остерман хотели, говорят, погубить друг друга. Каждый хлопотал отдельно о том, чтобы сделать регентшу императрицей. Наконец их обоих соединили и для достижения этой связи был употреблен Менгден.
Впрочем, мы не имеем сведений о мнимых преступлениях, в которых обвинялись Головкин, Левенвольде и Менгден.
Темирязев обвинялся в том, что ему принадлежит первый проект возведения на русский престол правительницы Анны с ее потомством и полного устранения от престола Елизаветы.
Позняков[69] работал вместе с Темирязевым над этим проектом.
Все было не более как придворная интрига. Этим хотели только удалить людей, которые превосходством своих способностей, опытностью и познаниями были неудобны новым советникам и придворным. Их сделали государственными преступниками, чтобы иметь возможность чувствительнее, ужаснее и вернее наказать. Но название их государственными преступниками было в данном случае неприложимо. Отчасти эти обвинения были вымышлены и могли быть подтверждены, самое большое, лишь каким-либо случайным, быть может, и легкомысленным словом; отчасти же Елизавета была тогда частным лицом, как всякий подданный российской империи, и против нее нельзя было совершить государственное преступление.
28 января 1742 года императрица переехала в Царскую Мызу, что ныне Царское Село. Как только она выехала из Петербурга, по всем улицам с барабанным боем было объявлено – собираться поутру в 10 часов на Васильевский остров[70], чтобы смотреть на казнь врагов императрицы.
Там, как раз перед Военной коллегией, был устроен простой эшафот в шесть ступеней, на котором стояла плаха. Астраханский полк образовывал каре, в котором, кроме лиц, необходимых для исполнения казни, находился еще хирург, но не было священника. Государственные узники были приведены из крепости еще ранним утром. Ровно в 10 часов они были введены в круг, их сопровождали гренадеры с примкнутыми штыками.
Граф Остерман был в своем обычном утреннем платье, именно в своем рыжеватом лисьем меху. На нем был маленький парик и дорожная черного бархата шапка. Так как он был очень слаб, то его привезли в простых извозчичьих санях в одну лошадь.
Граф Миних и все другие узники прибыли пешком. На Минихе была шуба и соболья шапка. За ним шли граф Головкин, граф Левенвольде, барон Менгден и статский советник Темирязев. Секретаря Познякова не было; он уже был наказан во дворце[71] – бит батогами.
Когда государственные узники собрались в кругу, четыре солдата понесли Остермана, которого всегда считали главным преступником, на эшафот и посадили на железное