Надзиратель спросил, почему звал? Серега (прозвище Счастье) требовал беседу. В маленьком окошке появилось лицо раздатчика пищи: веселые глаза, крючковатый нос:
– Что случилось? Чего не так?
– Тебе сколько раз говорили, чтобы прежде чем уйти, спрашивал…
Впрочем, по версии печатной, высказался грубее. Но я, сторонник мирных переговоров, такое скрываю. Окажись я рядом с Витей при тех, скандальных обстоятельствах, то запретил бы пищу. Возможно, отравление. Раздатчику пищи тоже трудно. Всех накорми. И успей вовремя. А если пища остынет? Тоже, значит, конфликт!
Дни шли – Витю вызвали на суд. Арестант, по прозвищу Царек, с татуировкой Христа над сердцем, дал ему пинка. Это местная примета – чтобы не возвращался. Хотя печатная версия «Носителя» не дает показаний, что схватил пинок. Но рукописи, известно, не горят. Дело в том, что на момент создания повести Витя работал на стройке и головокружительно думал о будущей политической карьере. А потому решил, что сцена с пинком вряд ли понравится его избирателям. Вследствие чего зачеркнул в рукописи откровенный фрагмент. Но я, наследник тайн, заметил признание. Хоть и зачеркнуто, а на месте. Правда отныне известна!
В суде перед ним увели молодого и огорченного парня. Девушка в красном плакала и кричала, что его не забудет. Следом очередь Вити. Мало понял, что имела в виду судья. Волновался – ладони вспотели. Уже предупрежден: данный суд, Басманный, считается строгим и показательным. Пространство наполняли юридические термины. Витя мечтал: свобода! Неудивительно, что забыл слова для самозащиты. Их обдумал накануне. Молодой человек поблизости рисовал в тетради. Витя присмотрелся: чертиков рисовал. И это – его адвокат. Он говорил на тюремном жаргоне. «Feny» – так еще русские называют язык преступного мира. Защитник, будто сам из соседней камеры. Как бы срок не добавил, когда ляпнет не в строчку. Витя понял, что придется держать словесную оборону в одиночку. А меня, душеприказчика, поблизости не было. Значит, в одиночку. Вопреки полит. грезам стеснялся публичных выступлений. Травку не стеснялся курить. А роль оратора – не его стиль. Согласно дневнику тех дней: еще недавно приглашали на сцену в доме литераторов. Ну, чтобы рассказать стишок собственного приготовления. Витя взошел на сцену. Скрипели полы. Публика замерла. И вдруг поэт проявил молчание около минуты. Недвижно, прямо-таки, если не каменный и не бронзовый то, словно восковая фигура. Впоследствии его однокурсник мне скажет в интервью, что прошла минута. Будто засек погружение в воду. Сам бы Витя не смог. Занят поэзией. Не до часов. «Спасибо за внимание». – Буркнул себе под нос и сел обратно в среднем ряду. Стихотворение называлось «Тишина». Публика о таком наваторстве не догадывалась. Что, впрочем, поведал мне, следопыту, Витин однокурсник с часами. Он просил не упоминать его имя здесь. Дескать, у моего заказчика не самая лучшая репутация. О чем еще будет на дальнейших страницах этой книги. Едва ли, считал однокурсник, потом отбелишься, если сидел рядом.
Но судебное заседание – это уже не дом