и мы походами
Васильков ковырял пальцем в ухе, будто ключ в замке поворачивал, – с каким-то мелким металлическим скрипом. Что у него там скрипело – неясно. То ли смазка высохла по причине летней жары, то ли в пальце сустав заело.
Левый тапок у Василькова был лохматый, грустный, весь какой-то больной; правый был вполне ничего, вполне новый, только уж очень грязный.
Может, Васильков, он левша? В смысле, на толчковую ногу.
Странный Васильков человек. Умный, но очень странный. Задумчивый, не как все. Одно слово – изобретатель.
Вот и сейчас – сплюнул с губы травинку и говорит:
– Пор-р-шень, пар-р и впер-рёд.
– Пар? Это еще зачем? А поршень? – спросили мы с Валькой одновременно.
– Эффект присутствия! – Васильков поднял к небу палец.
– Чего-чего? – Я не понял.
– Армия невидимок.
Я посмотрел на Вальку. Валька посмотрел на меня. Потом мы оба посмотрели на Василькова.
Васильков молчал.
– Ясно, – сказал Валька с унылым вздохом. – Ладно, Васильков, мы пойдем. Как-нибудь и без поршня справимся.
– Ага, – сказал я и отправился вслед за Валькой к калитке. – Без поршня оно как-то привычнее.
– КПД – четыре процента, – задумчиво сказал Васильков, что-то быстро царапая на земле веточкой. – А если отказаться от пара…
Калитка скрипнула и закрылась. Мы медленно побрели вдоль забора. Из проулка выглянула чья-то непонятная голова, сверкнула на нас глазами и вмиг исчезла.
Валька вынул из кармана рогатку и побежал вперед. В проулке уже никакой головы не было. Валька выстрелил наугад по хилым зарослям купыря, шуганул бабукинских кур и погрозил в сторону леса, в который упирался проулок.
В лесу что-то громко ухнуло, над острыми верхушками ёлок поднялся клубок ворон и рассыпался чернильными кляксами.
– Видел? – сказал мне Валька, тыча пальцем в шевелящийся лес.
– Да уж, – сказал я на всякий случай, хотя ничего особенного не видел. Ёлки, ободранные коровами сосенки, на опушке – рыжий стожок.
– Не нравится мне всё это, ой не нравится.
– Да уж, – повторил я. – Может, в шашки пойдем играть?
– В шашки? – Валька пристально посмотрел на меня, словно разглядывал под микроскопом микроба. – Поздно, Галочкин, отменяются шашки.
Я хотел спросить, почему, повернул голову к лесу и замер, пораженный необычайным зрелищем.
Рыжий стожок, до того мирно дремавший под теплым июльским солнышком, скособочился, потом выровнялся, снова перекосился, уже на другой бок, и вразвалочку двинулся в нашу сторону.
Лес притих, мы тоже притихли, в четыре глаза уставившись на это загадочное явление.
Стожок двигался поначалу медленно, медленно одолел высохшую канаву, медленно вплыл в проулок и, видно, выбравшись на твердую почву, рысцой припустил к нам.
Первым пришел в себя Валька.
– Сматываемся, – скомандовал он, и мы двинули что есть сил по проулку.
Но не успели мы пробежать и трех метров, как проулок со стороны Стрелкиной улицы перекрыла мычащая парнокопытная армия.
Возглавлял ее бык Петлюра, угрюмый тупорылый злодей с черной меткой на низком лбу и сточенными в боях рогами.
Справа был высокий забор, за которым жил злобный пенсионер Епифакин. Он держал за забором пчёл и торговал на базаре мёдом.
Слева тоже был высокий забор, за которым вел хозяйство пенсионер Бабукин. Бабукин пчёл не держал, зато держал матерого волкодава Вальтера.
Стожок был уже близко; он двигался коварными петлями, и неизвестно что было у него на уме.
Мы стояли ни живы ни мертвы между молотом петлюровской армии и наковальней таинственного стожка. Стояли и не знали, что делать.
Зато знал, что делать, Петлюра. Он издал скрежещущий звук, что-то среднее между визгом мотопилы, вгрызающейся в столетний ствол, и рокотом усталого трактора.
Потом копнул копытами землю и бросился по проулку в атаку.
Со страху Валька дернулся влево, к глухому бабукинскому забору, я со страху отскочил вправо – к епифакинскому. Бык пронесся, как паровоз, между нами и на полной курьерской скорости налетел на живой стожок.
Дальше произошло вот что. Стожок подпрыгнул, будто ужаленный, разбрасывая вокруг себя золотистые клочья сена. Затем распался на части, и из него, дико вопя, вывалились две мальчишеские фигуры. Пригнув головы и размахивая руками, они рванули в сторону леса.
Мы смотрели на их сумасшедший бег и потихоньку приходили в себя. Бык Петлюра громко жевал, слизывая розовым языком прилипшее к губам сено. Его рогатая армия дружно подъедала трофеи.
Бочком-бочком, вдоль забора, я выбрался на Стрелкину улицу.
Валька на другой стороне проулка в точности повторил мой маневр, и уже через пять минут мы сидели у меня во дворе, разглядывая