остановилась.
И тогда врачи в несколько строк вернули Пенька к жизни. Короткий отдых и первого подвернувшегося чудака безутешные родственники повезли с венками и музыкой.
Страницы замелькали без помарок.
И вот уже на каждого мирного читателя приходится по пять-шесть литературных бандитов.
А сколько их безобразничает на сцене!
А на экране!
Караул!!!
Муза дальних пьянствий
Выходной в пивной был тривиальным. Толкались, пили, орали.
Тот же подвал, надоевший переулок. Даже погода всегда плохая, потому что лужа у порога не высыхает.
– Эх, путешествий бы, – брякнул вдруг Гришка.
– Во-во, приключений, – загоготал Тишка.
А хмурый Дормидонт сковырнул мизинцем пробку, разлил по стаканам и продолжил разговор:
– Э-ка. Ну-ка. Х-хы. Вот.
Слетела еще пара пробок…
– За мной следят, – сказал Гришка и растоптал в луже свое отражение.
Тишка проткнул носом асфальт.
А Дормидонт облапил фонарный столб, согнул его и передавил все лампочки.
Но в следующий выходной жизнь как-бы перевернулась. Искатели приключений оказались на вокзальной площади и остолбенели.
Это была не площадь, а стартовая площадка куда-то туда, в дали. Казалось, весь народ проснулся, собрался и двинул. Толпы землепроходцев с приросшими к спинам рюкзаками решительно бросали окурки и скрывались в электричках. На широких поясах висели ножи, топоры и вообще все необходимое. Пронесли даже бензопилу и отбойный молоток.
– Пока, друзья, не поминайте лихом, подымаем паруса! – пела вся площадь.
– Отдать концы! – заорал усатый железнодорожный волк.
И, подгоняемые ветром, электрички исчезали за горизонтом.
Гришка взволновано засопел.
У Тишки блеснул не подбитый глаз.
Даже Дормидонт одобрительно промолчал.
И все трое решительно прыгнули в вагон.
А там бушевала романтика, гремели смех и песни.
…на Венере, ах, на Венере
у деревьев синие листья… —
трепетала струна.
Мужественные парни с закатанными на бицепсы рукавами, в шляпах и ботфортах бились на огромной сковороде в подкидного дурака. Ветер влетал в окна, хлестал в лицо и рвал волосы. Тени великих авантюристов и первооткрывателей носились по вагонам. Даже ненароком затесавшийся поп был красноносый и бородатый, как геолог.
Хотелось в неизведанное. Туда, где дыбились мамонты, еще не сложившие костей в музеях, бегали лошади, не знавшие Прожевальского, а собаки и люди гавкали друг на друга, не понимая, что они друзья.
Хотелось в девственную природу, в хвощи. Встать бы на задние лапы, оторвать себе хвост и ухнуть дубиной по длинным шеям ящеров. А потом добыть огонь и пробиваться с ним навстречу нынешним дням, яростно мысля и стирая все белые пятна.
Эх!
Гришка