никогда не видела, но уж точно не в мать. Он всегда пытался помочь, когда его о чем-то просили, с уважением относился к девочкам, даже несмотря на то, что рядом был такой отвратительный пример в виде его сестры. У него было какое-то врожденное благородство. Всегда от всех наполовину скрытые его нервозность и раздражительность никогда не доходили до крайностей, в том виде как это проявлялось у его сестры и мамы. Еще он панически боялся учиться читать, и очень отставал в этом, так как учила его сестра, которая всегда кричала на него, била головой о стол и постоянно твердила, абсолютно не стесняясь в выражениях, что он «полный идиот, дурак и дебил».
Мне не потребовалось много времени, чтобы снять у Миши страх к чтению и к обучению в целом. Достаточно было проявить к ребенку немного любви, понимания, терпения, подбодрить добрыми словами, сказать что он умный, что у него все хорошо получается и что он все сможет. Однако сестра, находившаяся в такие моменты рядом, слыша в адрес брата слова одобрения и поддержки, тут же начинала выкрикивать оскорбления в его адрес, пытаясь в очередной раз унизить его и довести до слез.
Если же ругались мама с дочерью, то в их перебранках обильно использовалась нецензурная лексика со словами оскорблений, криками и визгами. Уровень развития и воспитания мамы не сильно отличался от уровня развития и воспитания ее двенадцатилетней дочери.
Глава семейства жил в другом городе и периодически высылал им деньги, которые «прогуливались» мамой и дочкой – каждой по-своему. Когда деньги у них заканчивались и мне ставилась задача накормить детей, а в холодильнике на ближайшие три дня в ограниченном количестве оставались курица, яйца и молоко, то приходилось выкручиваться. Макароны еще правда были, и мука выручала, пекли блины.
В те редкие моменты, когда звонил папа детей, общалась с ним, как правило только дочка. Иногда она сама ему набирала, возмущенная тем, что он долго не звонит, и потому что ей нужны деньги. Она жаловалась на маму, говорила, что жить с ней невыносимо, и просила, чтобы папа забрал ее к себе. Мишутка никогда не разговаривал с ним. Пару раз я спрашивала его почему он не общается с папой, на что в ответ всегда была полная тишина, и мне никак не удавалось вытянуть из него ни слова. Меня беспокоило что он уходил в себя, когда мы затрагивали эту тему, и мне казалось, что ему просто необходимо выговориться. Догадывалась, что вероятно этот вопрос, был болезненный для него, и решила, что, может, как-нибудь потом мы обязательно поговорим с ним об этом. Мама категорически отказывалась общаться с отцом своих детей, но это уже их взрослые дела.
В конце концов мне все-таки пришлось уйти из этой семьи, так как все дальнейшие отношения с мамой этих детей продолжать по многим причинам я, более, не могла. И переживала, конечно, за Мишутку: сколько еще придется ему терпеть это психологическое давление и все эти унижения со стороны своей сестры. Проведя с ней определенную работу за время нашего общения, назовем это воспитательным процессом, я все же верила, что, пусть хоть