лампа дневного освещения (страшно гудящая), веселый диджей, который изредка вклинивался в беспрерывно звучащую русскую попсу, намекали на то, что я вернулся на Землю, в Россию. Иголка в вене, капельница, писк какого-то прибора над головой, наличие в горле пыточно-медицинского изделия заставляли задуматься о больнице. Хорошо, что способность двигаться вернулась позже, когда боль благополучно ушла, а то… не знаю. Разломал бы все, наверное, от бешенства. Кроме физического страдания, было до жути обидно.
Творец (или как его там? В общем, самый главный) устами Рона-привидения передавал мне, что я погиб не совсем окончательно, что жить буду, только в иных обстоятельствах. Ох, если бы я догадался в каких! Я бы… подготовился.
Осознание возвращения на родину повергло меня в шок. Ветхим мешком ударило по голове, и от пыли я задохнулся.
Конечно, иногда я задумывался о возвращении. Но исключительно погостить. Обнять мать, похлопать по плечу отца, убедиться, что у них все в порядке, уверить родных, что живу как сыр в масле; в общем, успокоить, чтобы переживать перестали. Чтобы, наоборот, загордились таким необычным мной. И назад, в суровый, но честный Эгнор, в мир, находящийся неведомо где: возможно, в иной Вселенной, а возможно, рядышком, всего-то в паре сотен световых лет от Земли. Но в момент, когда я понял, что нахожусь на родине, мой разум был, мягко говоря, не в лучшей форме, поэтому я чуть не свихнулся от того, что вся моя полуторагодовая эгнорская жизнь могла оказаться всего лишь плодом больного воображения.
Слава богу, разум возобладал. Не последнюю роль в сохранении здравомыслия сыграли колдовские способности, которые я лихорадочно бросился проверять. Кое-какие нашлись. До своей эгнорской формы мне было, как до луны на карачках, но сам факт наличия подобных возможностей в нашем абсолютно рациональном мире – явление невероятное. Значит, бурная, насыщенная, трудная и счастливая жизнь, чудеса чародейства, любовь и ненависть, война и мир были реальными, а не плодом больного воображения. На том я угомонился и стал изображать натурального тяжелого больного, дабы осмотреться и осмыслить дальнейшие действия, целью которых было только одно – возвращение домой, в Эгнор, полюбившийся мне до разрыва вен. Иное даже не обсуждалось.
Городок, где я очутился, назывался непрезентабельно – Закуток. Несмотря на захудалое название, он занимал высокую должность райцентра большого района в одном из восточносибирских регионов нашей огромной Родины.
«Интересно, Закутовского или Закутинского района? Может, Загубинского? Или Забубенного?» – мысленно сыронизировал я, как только услышал это странное название, и едва не поперхнулся, чудом не разрушив старательно изображаемое мной коматозное состояние. Дело в том, что «Комес» со старого местного наречия переводился именно как «закуток между горами, маленькая долина».
Комес – так величают мое маленькое баронство.