нам погубить лучицу, точно не сам в том все время участвовал, – негодующе дополнил Перший, и враз сменил тон на значимо мягкий, – не позволит… Потому предупредил, что коль решит изъять лучицу пойдет на обесточивание Галактик.
– Когда ты полетишь? Или ты?… – не договаривая, вопросил Небо, и с такой любовью и нежностью оглядел девушку… не прощупывая, однако точно взирая сквозь нее аль в саму глубь ее мозга.
– Полечу. Конечно, полечу. Не посмею подвергнуть опасности жизнь девочки. Она сейчас бесценна для нас всех, – досказал старший Димург, и, убрав руку от девушки, вероятно оставшись довольным ее состоянием и разрешив тем самым подняться. – Как только все будет готово к полету. И надо решить еще одно затруднение. Нужно, чтобы кто-нибудь из вас отправился со мной, абы девочка была опекаема нами двумя. Это единожды удержит от рывков лучицу, и думаю, успокоит ее во время полета.
Есислава неспешно поднялась с топчана и сев, тревожно обозрела Богов, понеже слушая их речь, кажется, только сейчас поняла, о чем они говорят… Говорят. Зиждители толковали о Родителе, к которому хотят ее отвезти. Родителю, как сказывал о нем Стынь, Верховному Божеству, Творцу Галактик лежащих окрест Млечного Пути, Истоку и Отцу всех четырех старших Зиждителей.
– Я не куда не полечу, – негромко отозвалась Еси, ощутив, как дикий страх окутал всю ее плоть и надавил на внутренности. Ибо находится подле этих трех старших Богов, было тревожно. И мощь Зиждителей чувствовалась не только в самом помещение залы, но и в каждом движение, каждом пророненном слове.
– Успокойся милая, успокойся, – достаточно ровно произнес Перший, и, подняв с облокотницу руку протянул ее в направление юницы. – Пойдешь ко мне, любезная моя девочка? – перста Бога призывно дрогнули.
Они так легонько затрепетали, что Есислава не увидев, а почувствовав их движение, враз повернула голову в сторону Димурга и судорожно качнулась. Желая кинуться к тем перстам и утонуть в плывущей любви и одновременно не позволяя того себе сделать, так как, понимала, тогда она уступит требованию Першего и позволит себя увезти от Липоксай Ягы и Стыня. Димург узрев покачивание и борьбу, однозначно проходящую лишь в человеке, оно как Крушец пребывал сейчас в покое, поднялся с кресла, и, шагнув к облачному топчану на котором сидела Есинька, опустился пред ней на присядки. Спешно пыхнув, вроде выпустив из себя дым, собрался в пухлый ком под девушкой облачный топчан и разком, всколыхнувшись, приподнялся вверх так, что лицо ее оказалось напротив лица Бога… Лица такого дорогого… близкого… недоступного… к которому, единожды питали любовь Крушец и Есислава… любовь… И, несомненно, испытывали досаду лучица и плоть.
– Наша бесценность, – бас-баритон Першего заполнил своей мягкой, низкой певучестью всю залу и, словно заключив в объятия тело, волосы, губы облобызал, так как когда-то делали пальцы демоницы Кали-Даруги. – Тебе