смотрел то ли испуганно, то ли завороженно, как мышь на змею. В этом было что-то тревожное, что-то неправильное, ведь это же славный, добрый Эвер. Зато… он похвалил меня! Он меня похвалил! Понять бы еще за что, с чем я «справляюсь»… Интуиция снова зашептала ответ. Я сделала шаг вперед и намеренно громко хрустнула веткой. Мой король и мой гаситель обернулись, и я прижала палец к губам. Лин хотел вскочить. Эвер поймал его и посадил назад. Он выглядел замученным и как никогда усталым.
– Не понимает. – Кажется, Эвер… жаловался мне? Как взрослой, которая может помочь? Наверное, я зарделась, как гранат.
– Это вы не понимаете, оба! – рявкнул Лин, снова попытавшись вскочить и впившись в меня взглядом. – Орфо! Ты… хотя бы ты, ведь ты тоже это пережила…
Он запнулся, выдохнул хрипло и рвано. Я поскорее подошла, удержала его за плечи и прижала к себе. Взрослая, взрослая… я сама это знала. Он был выше, но сейчас, когда я стояла, а он сидел, смог уткнуться мне в грудь. Затрясся. Может, даже заплакал, только без всхлипов. Я гладила его по волосам, а в нос мне снова бил запах горьких трав – знак, что сегодня брат переусердствовал. С дозой.
Свойства состава, лежащего в основе сонного зелья, меняются в зависимости от температуры. Прохладное зелье действительно усыпляет, подогретое на огне – действует как дурман. Оно бодрит и снимает тревогу, придает сил и отвлекает от невзгод. Оно веселит и заставляет ум работать быстрее, оно постепенно делает тебя не тобой и иногда, словно вспомнив об основном свойстве, начинает усыплять – в момент, когда само захочет. Зато тебе вроде как становится проще жить, конечно, пока ты совсем не превратишься в безмозглое чудовище. Испарения от подогреваемого зелья можно вдыхать, а можно – если хочешь совсем сильный эффект – пить. Сегодня Лин явно выпил. Как и в тот день на пляже, когда разрушил храм. Он нарушил правило – людское, а не божеское, но очень важное. Зелья-дурманы запрещены. Каждый, кто пойман на их употреблении, должен сдаться властям и пройти наказание плетьми, а потом очищение – два месяца пить козью мочу.
– Давай, Эвер, – выдавил Лин. Он намертво впивался в мою тунику. – Давай, иди, расскажи отцу. Он точно тебя похвалит. И плевать ему, что без этой штуки я не смогу нормально сопровождать его, и держать столько имен в голове, и не думать о… о…
– О маме, – прошептала я. И тогда он задрожал и заревел в голос, словно это ему, а не мне было десять лет.
Думаю, он вспомнил все их… путешествия в военный год. Вспомнил день, когда она, в алом платье, в последний раз вошла к нему спальню, ласково взяла его за руку и позвала: «Пойдем погуляем к дальним скалам». Вспомнил, как там, в штормовой тишине, когда чужие корабли уже маячили на горизонте, кир Илфокион приказал: «Отпустите принца», а мама отрезала: «Он умрет со мной, он не будет унижен» – и попыталась ударить Лина ножом, но не успела. Думаю, он вспомнил и мой сломанный от падения с лестницы нос. И то, как я теперь улыбаюсь, рассматривая в зеркале свою легкую, почти невидимую горбинку.
Я утешала его, а Эвер молча сидел и глядел в крепостную стену. Вдоль нее уже разрослись ландыши, смешались с земляникой.