Женькин голос становился все громче и громче. Она звала маму снова и снова и снова, в течение нескольких минут, пока на кухне не появились близняшки и, деря друг дружку за растрепанные волосы, не завопили: – «Ма-а-а!»
– Хватит кричать! Я же не глухая! – резко повернувшись к дочери, мама шлепнула ее по не очень мягкому месту. – Что ты здесь крутишься? Видишь, мне итак Нина и Инна покоя не дают! Иди, занимайся своими делами.
И Женька вернулась назад в детскую, где, чтобы задавить обиду, принялась грызть еще твердые горошины. Они были горькими, – но все же, – они были. И Женьке удалось слегка утолить свой физический, а заодно и моральный голод, потому, как крепкие зубы, вдоволь поборовшись, – все же победили крепкую пищу.
Пришло время победить и крепкие шишки. Женька положила одну из шишек себе на колено и, вооружившись стальным «копьем», принялась ее атаковать. Через пару минут по всему дому разнесся громкий крик. Наконец, услышавшая дочь мама, ворвалась в детскую и ахнула, – толстая цыганская игла, дрожа вместе с плачущей девочкой, торча у нее из ноги.
– Да, что ты за ребенок-то такой? – быстро освободив иглу из Женькиной ловушки, мама надавила на рану кусающиеся ватой. – Не умеешь что-то делать – не берись!
– Но мне в школу надо…, на завтра, – всхлипнула девочка.
– А что, попросить о помощи было некого? Не могла мне сказать, что тебе помощь нужна? – мама сунула вату в Женькины пальца и, поставив на стол тюбик с клеем, шлепнула девочку по затылку. – Чтобы я больше не видела, что ты иглы трогаешь! Не можешь пришить, так возьми, да приклей. Или ты и на это не способна?
– Я спо…, способна, – еще не перестала всхлипывать Женька. – А ты мне по… поможешь?
– Когда? Мне еще малышек укладывать, Даше школьную юбку зашивать, и Алеше учебники собирать. А завтра чуть свет вставать, завтрак вам…, – мама осеклась, и устало махнула рукой. – Хоть завтрак не готовить…. И не ной! Хочешь помощи – иди, ищи отца! Что мне-то со всеми вами делать? Чем я-то перед всеми провинилась? – Мама сама заплакала и вышла из комнаты.
Женька сидела, словно окаменев не меньше двух минут. Она сидела и думала. Думала и о себе и о маме, но не могла понять, – кого ей жаль больше, кому нужнее помощь и сочувствие, кому больнее. Женька отняла вату от ноги и безразлично уставилась на рану – ей даже стало стыдно за свой крик, – разве же из-за таких пустяков кричат? Разве же это больно? Больно не здесь…, больно где-то между горлом, едва ли не лопающимся от огромного кома, и глазами, – из которых наружу будто бы рвутся не жидкие, а каменные слезы.
– Я выключаю свет! Я спать! – влетев в комнату без предупреждения, Алеша так же без предупреждения стряхнул со стола Женькины шишки и клей. – Иди в другом месте лепи!
– Вот именно, – мне завтра до школы еще стих повторять, – добавила, появившаяся в дверном проеме Даша. – Иди на кухню, что ли. А лучше, просто выбрось свой мусор. Кому он в твоей школе нужен? Все равно же все в мусорку потом пойдет.
Женька молча собрала шишки в подол. Схватила