требующего от всех и в первую очередь от своего политического окружения строжайшего единомыслия и беспрекословного подчинения. Надо сказать, что этот образ бесконечно далек от действительности. Безусловно, революционная эпоха, с присущими ей радикализмом и нигилизмом, сказалась на характере Сталина. В определенные моменты ему были присущи и нетерпимость, и грубость, и капризность. Но он никогда не препятствовал тем, кто отстаивал собственную точку зрения.
Сохранились свидетельства очевидцев, согласно которым Сталин вполне допускал дискуссии по самым разным вопросам. Вот что говорят люди, работавшие с вождем. И.А. Бенедиктов вспоминает: «Мы, хозяйственные руководители, знали твердо: за то, что возразили «самому», наказания не будет, разве лишь его мелкое недовольство, быстро забываемое, а если окажешься прав, то выше станет твой авторитет в его глазах. А вот если не скажешь правду, промолчишь ради личного спокойствия, а потом все это выяснится, тут уж доверие Сталина наверняка потеряешь, и безвозвратно».
Сталинский нарком вооружения Д. Ф. Устинов отмечает, что «при всей своей властности, суровости, я бы даже сказал, жесткости он живо откликался на проявление разумной инициативы, самостоятельности, ценил независимость суждений».
А Н. Байбаков писал о вожде следующее: «Заметив чье-нибудь дарование, присматривался к нему – каков сам человек, если трус – не годится, если дерзновенный – нужен… Я лично убедился во многих случаях, что, наоборот, Сталин уважал смелых и прямых людей, тех, кто мог говорить с ним обо всем, что лежит на душе, честно и прямо. Сталин таких людей слушал, верил им, как натура цельная и прямая».
Порой споры Сталина с лицами из своего окружения носили достаточно жесткий характер. Вот что вспоминает Жуков: «Участвуя много раз при обсуждении ряда вопросов у Сталина в присутствии его ближайшего окружения, я имел возможность видеть споры и препирательства, видеть упорство, проявляемое в некоторых вопросах, в особенности Молотовым; порой дело доходило до того, что Сталин повышал голос и даже выходил из себя, а Молотов, улыбаясь, вставал из-за стола и оставался при своей точке зрения». Хрущев великолепно дополняет Жукова, говоря о Молотове так: «Он производил на меня в те времена впечатление человека независимого, самостоятельно рассуждающего, имел свои суждения по тому или иному вопросу, высказывался и говорил Сталину все, что думает».
Может быть, Жуков и Хрущев имеют в виду чисто «технические» вопросы, не затрагивающие сферу «большой политики» (по таким вопросам разногласия неизбежны в любом случае)? Вопросы типа того, сколько подкинуть «на бедность» какому-нибудь заводу? Нет, дискуссии касались важнейших вещей. Так, в 1936 году Молотов серьезно и долго спорил со Сталиным по вопросу об основном принципе социализма, который предстояло закрепить в новой, третьей советской конституции. Вождь предлагал объявить таким принципом свое положение «от каждого – по способностям, каждому – по труду». Молотов же считал, что в условиях