Пулемет?
– Конечно пулемет. О пулеметах сейчас говорим.
– Немецкий хуже… но думаю, как-нибудь… – и запинается.
– Ничего, я знаю, – говорит Игорь, – все равно надо кому-нибудь из командиров остаться.
Он стоит, засунув руки в карманы, слегка раскачиваясь из стороны в сторону.
– А я думал, Саврасова. Впрочем, ладно… – Ширяев не договаривает и поворачивается к Седых: – Ясно, орел? Останешься здесь со старшим лейтенантом. Лазаренко тоже останется – ребята боевые, положиться можно. Сам видишь, один Филатов остался. Будете прикрывать. Понятно?
– Понятно, – тихо отвечает Седых.
– Что понятно?
– Прикрывать останусь со старшим лейтенантом.
– Тогда по местам. – Ширяев застегивает воротник гимнастерки: становится совсем холодно. – Вот на тот садись, только перетащи его. Тут, где «максим», лучше. Готовь людей, Саврасов.
Саврасов отходит. Я не могу оторваться от его колен. Они все время дрожат мелкой, противной дрожью.
– Долго не засиживайтесь, – говорит Ширяев Игорю. – Час – не больше. И за нами топайте. Строго на восток. На Кантемировку.
Игорь молча кивает головой, раскачиваясь с ноги на ногу.
– Пулемет бросайте. Затвор выкиньте. Ленты, если останутся, забирайте.
Через пять минут сарай пустеет. Я с Валегой тоже остаюсь, Ширяев уходит с четырнадцатью человеками. Из них четверо раненых, один – тяжело. Его тащат на палатке.
Дождь перестал. Немцы молчат. Воняет раскисшим куриным пометом. Мы лежим с Игорем около левого пулемета. Валега попыхивает трубочкой. Седых, установив пулемет, поглядывает в окно. Потом Валега вытаскивает сухари и фляжку с водкой. Пьем по очереди из алюминиевой кружки. Опять начинается дождь.
– Товарищ лейтенант, а правда, что у Гитлера одного глаза нет? – спрашивает Седых и смотрит на меня своими ясными, детскими глазами.
– Не знаю, Седых, думаю, что оба глаза есть.
– А Филатов, пулеметчик, говорил, что у него одного глаза нет. И что он даже детей не может иметь…
Я улыбаюсь. Чувствуется, что Седых очень хочется, чтоб действительно было так. Лазаренко снисходительно подмигивает одним глазом.
– Його газами ще в ту вiйну отруïли. I взагалi, вiн не нiмець, вiн австрiяк, i фамiлiя в нього не Гiтлер, а складна якась – на букву «ш». Правильно, товарищ лейтенант?
– Правильно. Шикльгрубер – его фамилия, он тиролец…
– Тиролец… – задумчиво повторяет Седых, натягивая на себя гимнастерку. – А его немцы любят?
Я рассказываю, как и почему Гитлер пришел к власти. Седых слушает внимательно, чуть приоткрыв рот, не мигая. Лазаренко – с видом человека, который давно все это знает. Валега курит.
– А правда, что Гитлер только ефрейтор? Нам политрук говорил.
– Правда.
– Как же это так?.. Самый главный – и ефрейтор.
Он смущается и принимается за мозоль.
Мне нравится, как он смущается.
– Ты давно уже воюешь, Седых?
– Давно-о… С сорок первого… с сентября…
– А