увиденную фамилию с инициалами на корешке обложки. Седовласый Я.Г. Горбачев уже подхватил у супруги сумку и, забрав чемодан, двинулся вместе с ней к выходу из аэропорта, в одну со мной сторону.
Я шел неподалеку и улыбался, слушая экспрессивную реакцию автора-профессора. Имя у его супруги еще такое непривычное – Зинаида, Зина, в моем мире редкое. В голове сразу же зазвучали строки похабной песни Сергея Шнурова «Зина» – никак не могу удержаться, почти каждую местную вещь соотношу с прошлой жизнью, за которую цепляюсь якорем привычных воспоминаний.
И под мысленный речитатив «дымит резина, кончает Зина» мне вдруг стало неприятно и за себя, и за свой мир. Ощущение, как будто завалился на чинный семейный праздник похмельный и помятый – несмотря на пекло войны, и пусть не до конца, но состоявшийся здесь развал Союза, люди тут сумели сохранить себя в приличном состоянии. И юмор, например, здесь заключается в умении шутить, а не в умении разбавить монолог неожиданным грязным ругательством или сортирным юмором.
Когда меня здесь будут спрашивать о моем старом мире, я, наверное, на большинство вопросов буду отмалчиваться с загадочной улыбкой, как у Алисы Селезневой. Она ведь прибыла к советским школьникам из будущего со знанием о страшных событиях, и явно видела некоторое дерьмо, по результатам которых двадцатый век был назван «тихим и спокойным».
Вот и я тоже, наверное, не найду в себе сил рассказать о многих вещах, до которых мы докатились там, у себя. А вот об остальном, как и об обстоятельствах моего сюда прибытия, мне рассказывать будет нужно, причем без вариантов – с такими мыслями я и сел в подъехавшее в порядке очереди к выходу такси.
– Добрый день, куда едем? – на русском, но с заметным акцентом, поприветствовал меня таксист-латиноамериканец.
– В гостиницу, желательно не очень дорогую, но более-менее приличную.
– Как скажете, – кивнул таксист, выруливая со стоянки аэропорта. – Из Петрограда, утренний рейс? Отдыхать к нам? В Петрограде сейчас холодно, у-у-у, – таксист картинно поежился. – Я был в Петрограде, по профсоюзной путевке, в санатории в Сестрорецке, в августе. Мы ездили на экскурсию к шалашу Ленина, а на улице шел дождь и было плюс восемь градусов, плюс восемь, Дева Мария! Август месяц…
«В Питере и в августе, и в декабре плюс восемь в порядке вещей», – подумалось мне. Таксист между тем от избытка чувств перешел на испанский, активной жестикуляцией сопровождая непереводимую игру слов. Но чуть погодя снова перешел на русский:
– Богом клянусь, думал, я там и останусь, как американцы под Петроградом! Очень, очень холодно. Сейчас в марте месяце даже не представляю, что у вас там сейчас творится!
– Мы улетали было минус семь и шел снег с ледяным дождем.
– Ужас! Ужас! Это же нечеловеческий холод! – экспрессивно вскидывая руки, таксист снова перешел на испанский.
– Да, у нас три месяца