там робят люди. Пойдем в парк сходим?
– Нет, мне нельзя, не пустят. Ты иди, Злата.
Граня оставалась маленькой, а Златка как-то сразу взрослою стала, живя не дома. Граня кувалдою на путях махала, а Злата стояла у станка да чертежи училась разбирать. Граня косила глазом в сторону Лешека Ковальского, который по вечерам щеголял в парке в настоящем сером двубортном костюме. Штаны были страшно широки – как две юбки! Мальчишка, а уж шляпу напялил…
Сдерживала биение сердца, когда мимо дома их шла, а Злата уже вовсю крутила любовь со студентами, инженерами с депо. Уже ж четырнадцать Гране, а Златке пятнадцать. Граня только ждала, что ей жизнь сделает поблажку, а Злата давно жила на полную катушку. Перехватывая молчаливые взгляды дочери, добрая Таисья утешала ее:
– Ничого, ничого, зайчик. Всэ будэ…
А когда ж оно будет-то? Граня стояла за керосином, задумчиво крутя косу. Синее штапельное платье в черный горох билось от ветра. Репродуктор в тот день играл одну музыку, это нравилось Гране. Несмотря на летнюю жару, очередь стояла тихо, никто не толкался, не спорил, что нарастет лучше – цыбуля или кукуруза. Пожилые женщины-хозяйки, дети да старые железнодорожники стояли близко, как родичи, и все притихшие. Как вдруг диктор заговорил в репродукторе, а потом и керосинщица отпускать перестала и все побросали бидоны: «Молотов, Молотов». Потом опять марш и стихи, они падали на головы людей, что твои камни. «Наши пушки вновь заговорили! Враг напал. Мы выступили в бой! Вымпела прославленных флотилий, Словно чайки, вьются над водой. Бить врага нам нынче не впервые. Чтоб кровавый след его простыл, Вам, полки и роты фронтовые, Помогает действующий тыл!» Многие побежали с торговой площади, но Граня все-таки налила свой бидон, протянула деньги, но залитая слезами керосинщица махнула рукой и захлопнула окошко, приговаривая:
– Ой, горе, ой, горе…
На Донецк и Ясиноватую уже бомбы падали. До Авдеевки пока не дошло, но бухало рядом совсем. И ровно туча свинцовая накрыла Авдеевку. Таисья с опухшим от слез лицом чего-то шила и складывала в полосатый мешок. Богдан на работе был круглые сутки, иногда только появлялся дома с красными от недосыпу глазами хватить кус глинистого хлеба с салом, вареной картошки. Лицо его было без выражения, но Таисья понимала – уйдет на фронт. И, несмотря на жесткий его характер, дрожала вся от макитры до пят – молодая пошла за него, восемнадцати не было, терпела окриков досыта, а только теперь она будет вовсе сиротою. В школу свозили раненых, делали лазарет, здание было хорошее, кирпичное. При школе записывали добровольцев. Оборонительный отряд сколачивали и при станции, но было поздно, поздно… Друг другу шепотом передавали – отступаем… На конец сентября Красная Армия оставила Одессу, а в середине октября бои велись вблизи Харькова и Донбасса.
Да, все видели, что терпела поражение не просто армия, но и вся страна. А ведь она казалась такой непобедимой совсем недавно. Гитлеровцы считали территорию Восточной Европы, в том числе Украину, жизненно важным пространством