в «Гномов». Настя победила с отрывом в четыре самородка и выглядела очень довольной. Вот и славно. Никаких грустишек.
Ближе к полуночи Гаммер ушёл домой, а мы с Настей завалились в кровать и укрылись электроодеялом. Настя восторженно сказала, какие мы молодцы, что быстро нашли вход в лабиринт «я таджика». Засыпая, я и сама почти поверила, что вся эта затея с Майн Ридом не такая уж безумная.
Утром, пока я бжикала нам в блендере ягодно-банановый смузи, Настя включила Лану Дель Рей, а значит, разом перескочила через хоронящую своих друзей Билли Айлиш, мёртвую внутри Алиссу Навиду – перешла к терапевтическим песням о красном платье и танцах в бледном свете луны. Настя переоделась в синие джинсы и белую футболку, накинула новенький дафлкот и сказала, что готова идти хоть до Светлогорска. Действительно, «моя подруга вернулась, и она была круче, чем когда-либо раньше».
Мама только готовилась открыть почтовую станцию, а мы уже выскочили из дома. Я поторапливала Настю, потому что любила гулять по Амалиенау и хотела полюбоваться его осенними улочками на рассвете. До поворота на Кутузова мы с Настей почти бежали, а потом пошли медленно, наслаждаясь ноябрьской погодой.
Деревья стояли в последней листве. За ними прятались двух- и трёхэтажные краснокирпичные виллы с бордовой или вишнёвой черепицей, встречались и бежевые виллы с розовыми мансардами, однако над прочими цветами довлел жёлтый, главный цвет осеннего Калининграда. Сейчас вдруг становилось заметно, что и дорожные знаки стоят с жёлтой окантовкой, и лежачие полицейские подчёркнуты жёлтыми полосами, и даже табличка на воротах «Машины не ставить. Работает эвакуатор» – жёлтая. Улицу пересекали бело-жёлтые полосы пешеходного перехода. Под светофорами стояли жёлтые ящики с солью для посыпки тротуаров, а под чёрными стволами клёнов лежали набитые листвой мусорные мешки – тоже жёлтые. На углу Кутузова и Бородинской пыхтел оранжевый грузовик, больше похожий на громадный пылесос, – он опускал чёрный хобот в жёлтое озерцо из опавших листьев, но добраться до внутренних дворов не мог, и они беззаботно желтели, покрытые плотным листвяным ковром. Жаль только, очарование жёлтого Калининграда было скоротечным. Стоило облаку заслонить утреннее солнце, и жёлтые оттенки меркли. На дороге проступали лужи, на тротуарах – грязь. Поднимались заборы с проржавевшей сеткой-рабицей, а на старинных фасадах появлялись пластиковые окна и белые коробки запылённых кондиционеров.
Гуляя по Амалиенау, я всегда немножко грустила. Помнила его расцвет по фотографическим открыткам папы и картинам из овального зала нашей детской библиотеки. Я могла в деталях описать виллу «Маковски» на Кёрте-Аллее, современной Кутузова, построенную из жёлтого кирпича, а по углам обрамлённую кирпичом красным. И виллу «Иоахим» на Оттокарштрассе, современной Огарёва, – прежде зажиточную и строгую, а теперь невзрачную и запущенную, с грязноватыми стенами и дешёвой металлочерепицей на крыше. Я даже могла набросать план Амалиенау с его аллеями и улочками-лучами, расходившимися от круглых площадей. В застройке района