когда снова выхожу на Суинберн-роуд, лужи на асфальте искрятся под солнечными лучами. Ба жила совсем рядом, так что мне здесь знаком каждый переулок. Поют птицы, словно пытаясь призвать весну на пару недель раньше. Где-то вдалеке звонят колокола аббатства, а во дворе младшей школы играют дети.
Не могу вспомнить, когда я в последний раз так свободно дышала. Однако осознание этого несет с собой одновременно приятное и болезненное ощущение, потому что я все еще направляюсь на похороны бабушки.
После того как проходящий мимо мужчина с окладистой бородой и в засаленной кепке с тревогой смотрит на меня, я замечаю, что плачу. Потом ускоряю шаг, чтобы он со мной не заговорил, и просто даю волю слезам. Когда, если не сейчас? Лишь приблизившись к кладбищу и увидев, что моя семья уже ждет на краю парковки, я вытираю лицо рукавом и беру себя в руки. Ради мамы. Для нее эти похороны тяжелее, чем для каждого из нас, потому что она была невероятно близка со своей матерью. Я же, напротив, за последний год приносила ей одни огорчения. Сейчас мой долг – быть рядом с ней. Быть такой сильной, как только смогу.
Мы обнимаемся вместо приветствия.
– Наконец-то ты пришла, Ханна, мы уже начали переживать. Возникли какие-то проблемы? – Она крепко прижимает меня к себе, и тем не менее я чувствую между нами дистанцию. Она не может простить меня за то, что я совершила, и даже теперь, невзирая на ее горе, мамин гнев ощутим, хотя она старается его не показывать.
Мне так жаль, мам. Честно.
Я выдавливаю из себя улыбку.
– Просто дурацкий инцидент на вокзале, из-за которого я опоздала на пересадку. Но теперь я здесь.
Мама одета в вязаное пальто, которое до сих пор я видела только на бабуле. Яркое и разноцветное, а по штопке в некоторых местах становится понятно, что ему уже много лет. Ба очень его любила, и, мне кажется, то, что мама его надела, – замечательный жест. Так частичка бабули по-прежнему с нами.
– Хорошо, что ты здесь, Ханна. Правда.
Лейн неуклюже протискивается ко мне и кивает:
– Я тоже так думаю. Привет, Ханна. У тебя все в порядке?
У моего брата здоровенные ладони и непропорционально тонкие руки, которыми он беспомощно разводит, как будто сомневается, можно ли меня обнять. Еще в детстве он напоминал мне большого пугливого паука, и от этой ассоциации я не могу избавиться по сей день, а ведь ему уже двадцать три. Он почти на два года старше меня. Благодаря огромным глазам на бледном лице он разбивает десятки сердец. Интеллект выше среднего в сочетании с социальной беспомощностью, из-за которых ребенком его в лучшем случае не звали ни в одну компанию, а в худшем – избивали, в более взрослом возрасте воспринимаются гораздо лучше.
– Все нормально, – отвечаю я и сама обнимаю брата, разрешая его дилемму.
Он держит меня в объятиях чуть дольше, чем нужно.
– Точно? – Обычно его угрызения совести по отношению ко мне трогают, но в данный момент я их не вынесу.
– Точно. – Мы оба знаем, что это ложь. Но сегодня остановимся на этом, потому что это не мой день. – А у тебя?
– Все