человек лет тридцати пяти со светлыми усами и бородкой. Он сидел в первом ряду зрительного зала – корпус вперед, руки в подлокотники.
– Ладно, Ваня, мы поняли, – сказал актер со сцены и кивнул головой.
– Ну ок, – ответил режиссер, откинулся на спинку кресла, вытянул ноги и поставил их пятками на лестницу, которая вела на сцену. – Тогда поехали дальше. Ирина, давай с этого же места.
Актриса села на стул возле актера и поправила складки воображаемой юбки.
– Ирина, – перебил режиссер, – со следующего раза приходи в юбке, чтобы уже реальную юбку поправлять, а не воздух вокруг джинсов.
– Хорошо, – ответила Ирина и почесала нос.
Актриса встала и снова села на стул, поправила эфемерные складки, многозначительно посмотрела на напарника, отвела взгляд и глубоко вдохнула и выдохнула.
– Вам не нравится Байрон? Вы против Байрона? – спросила она. – Байрон такой великий поэт – и не нравится вам!
На последних словах Ирина повысила голос и укоризненно посмотрела на актера. Режиссер сидел неподвижно, уткнувшись губами в кулак.
– Я ничего не говорю, а вы уж напали на меня, – спокойно сказал актер.
– Отчего же вы покачали головой? – допытывалась актриса.
– Так мне жаль, что эта книга попалась вам в руки, – ответил актер.
– Стоп! Тишина, – сказал режиссер, опустил кулак и ноги. – Дима, не «Так мне жаль, что эта книга попалась вам в руки», а «Так; мне жаль, что эта книга попалась вам в руки». «Так» нужно сказать как можно более небрежно, чтобы девушка не догадалась, что речь идет о чем-то важном. После «так» – пауза.
– Ок, – сказал актер, почесал затылок и продолжил: – Так; мне жаль, что эта книга попалась вам в руки.
На этот раз пауза была на месте, тон – безразличен. Режиссер снова сидел с кулаком в губах и ногами на лестнице.
– Кого же жаль: книги или меня? – спросила актриса.
Дима, согласно роли, молчал.
– Отчего же мне не читать Байрона? – снова спросила Ирина.
Актер помолчал немного и ответил:
– По двум причинам.
Тут Дима положил свою руку на руку Ирины и бегло проговорил:
– Во-первых, потому, что вы читаете Байрона по-французски и, следовательно, для вас потеряны красота и могущество языка поэта.
– Нет, Дима, нет! – громко сказал режиссер, встал и замахал руками. – Читай инсценировку: в этом месте ты уже не говоришь безразлично, ты положил руку на руку девушки – грубо говоря, начался интим. Ты уже не можешь быть безразличным. Говори медленнее, размеренно, глубокомысленно. Рассматривай Ирину с интересом: смотри на лицо, на волосы, мельком – на грудь, на талию. Голос теперь живее сделай – то повышай интонацию, то понижай. Давай.
Иван сел обратно. Дима кивнул и продолжил:
– Посмотрите, какой здесь бледный, бесцветный, жалкий язык! – актер повысил голос, заговорил взволнованнее. – Это прах великого поэта: идеи его как будто расплылись в воде.
После этих