южную автономию, – промямлил Варламов, вгрызаясь в сочную мякоть. – У вас выслуги, должно быть, хватит.
Сирин махом проглотил водку и со стуком поставил стакан, глаза подозрительно заблестели.
– Куда уехать? – зло спросил он. – На тот свет, что ли? Там меня жена и дочка дожидаются. – По щекам и вправду потекли слезы.
Варламов оторопело откусил еще семги. Но Сирин взял себя в руки, хлебнул водки, а потом стал вытирать глаза скомканным платком.
– Ладно, – вздохнул он. – Что было, того не вернуть. А ехать мне некуда, парень. В Москву сейчас только сумасшедший сунется. Тут хотя бы на казенных харчах. Ладно, пойдем. Устрою я тебя.
Он завинтил канистру и повел Варламова по лесенке вниз. Спускаться пришлось долго, наконец оказались в тускло освещенном коридоре. Было душно, по сторонам через равные интервалы располагались двери.
– Командный пункт, – сообщил Сирин. – Сейчас законсервирован. Вот моя конура, можешь располагаться на второй койке. А хочешь, записи погляди.
Он толкнул другую дверь – открылся обширный зал, уставленный аппаратурой.
– Большая часть этого железа не работает, – хмуро сказал Сирин. – Главный радар отключен за ненадобностью, с севера вряд ли кто явится, а через спутниковую «тарелку» записываем канадские и американские телепрограммы. Ну и что-нибудь из Интернета, если получится. Отправляем на анализ в Генштаб Московской автономии, хотя по-моему, хренотень одна. Английский хоть немного знаешь?
– Свободно владею, – брякнул Варламов, не подумав.
– Да ну? – присвистнул Сирин. – Откуда? Это в мое время в школах учили.
Варламова передернуло, до того надоело объясняться.
– У меня мать американка, – неохотно сказал он, оглядывая сумрачный зал. – Приехала еще до войны. После этой заварухи, конечно, пришлось остаться. Ее чуть не посадили как шпионку, но отец в жены взял. Она и выучила меня языку. Часто свою Каролину вспоминала, книжки на английском мне читала.
– Ну и ну, – ухмыльнулся Сирин. – Выходит, ты наполовину американец! То-то рожа не русская, больно вытянутая. Но все равно, красавчик. Девки, небось, так и бегают.
Варламов стиснул кулаки. Только утром, бреясь тупой китайской бритвой, он скептически разглядывал себя в зеркале. Грязно-светлые волосы (давно пора стричь), выступающие скулы. Лишь глаза можно было счесть красивыми – мать называла их голубыми, хотя цвет скорее походил на серый. Вдобавок слова Сирина напомнили детскую дразнилку, ею донимали в школе, пока свежи были воспоминания о войне: «Один американец засунул в жопу палец и вытащил оттуда говна четыре пуда».
– Замолчи, – сказал он, не заметив, как перешел на ты. – А то и врезать могу!
Сирин погрустнел.
– Ладно, извини, – пробормотал он. – Пойду, прилягу. Если захочешь что-то посмотреть, аппаратура вон там.
Он повернулся и вышел из зала.
Варламов шумно выдохнул, достали в детстве