на безлюдной улице
читают на память стихи.
Ночной город,
прости за бессвязное бормотанье.
я бы тоже хотел
так уметь молчать,
как курсант у твоего мавзолея.
я бы тоже хотел
три раза услышать сердце
в промежутках
между
каждым
ударом
курантов…
* * * («Прихваченные изморозью лужи…»)
Прихваченные изморозью лужи.
Еще дождит. А скоро и зима.
А скоро снег. Ты знаешь это лучше.
Наверное, ты ждешь его сама.
Обшарпанный подъезд. Навес у дома.
И в шашечку такси из полутьмы.
Всё это так забыто. Так знакомо.
И двое незнакомых – это мы.
Две тени, не очерченные четко.
Два профиля, размытых на стене.
Намокший плащ. Торчащая прическа.
Щека для поцелуя – это мне.
К чему слова. Достаточно и жеста.
Что было или не было – прошло.
Тебя ли выкликают из подъезда,
меня ли ждет зеленое стекло?..
Врываясь в свет, накрапывает с неба
последний дождь, смывает след колес.
А скоро снег. А скоро тучи снега…
Всё к лучшему, как говорил Панглос.
* * * («В каске желтой, час за часом…»)
В каске желтой, час за часом,
в шубе черной, день за днем,
он ходил, дозорным глазом
озирая всё кругом.
Он ходил и думу думал,
неуставно дым пускал
и винтовку книзу дулом
на одном плече таскал.
А внизу теснилась школа,
бестолково шел урок.
Почему же бестолково?
Бестолочам невдомек.
Шел урок, учитель сонный
раздраженно мел крошил,
а в окне как заведенный –
он кружил, кружил, кружил.
Видно было и воронам,
да не ведал педсовет,
что над каждым охламоном
выше есть авторитет.
И чего он, в каске медной
верхогляд и свинопас,
небожитель неприметный,
почему он мучит нас?
Потому что нет приятней,
чем окинуть с высоты
фабрики и голубятни
и капустные листы,
потому что в окулярах
необыкновенный мир:
жар стреляет в самоварах
и потрескивает тир.
Там весь мир как на ладони:
и вдали аэроплан,
и коза на стадионе,
и кинотеатр «Вулкан»,
и на штрипках шаровары,
и в хлеву любая клеть,
а пожары так пожары –
есть на что и посмотреть,
и сады, сады без счета,
и вокруг – во весь размах –
город с птичьего полета
с караульным в небесах!..
Может быть, всё дело в этом,
в этом, а ни в чем ином,
и не стал бы я поэтом,
не маячь