язык. Пастернак, турнепс, лук-порей, цикорный салат… мне становится не по себе, когда другие этого не слышат. А рыба! Камбала, угорь, лиманда и треска – моя любимая четверка, хотя не откажусь ни от каких морских или речных даров в нашем отечестве.
Улыбка до ушей. Хоть бы он уже перестал скалиться, разглагольствовать и постоянно озираться!
– Что вы едите в море? – спрашивает она.
Он кладет вилку.
– Человечину.
Она прыскает, и ее смех, не будучи поддержан, повисает между ними этаким вопросительным знаком. Пожав плечами, он вонзает вилку в очередного краба.
– Когда заканчивается еда, каннибализм становится единственным путем к спасению. – Он одаривает ее улыбкой, и она не находит ничего лучшего, чем опустить глаза в тарелку.
– Шутка, – успокаивает он ее. – Шутка.
Снова спазм в животе. Не ровен час она потеряет сознание – от шумного застолья, от неопределенности их разговора, от всей новизны, которая на нее обрушилась.
– У меня есть любимая таверна, – говорит он. – На Восточном острове, возле товарных складов. Горячая картошка тает во рту. Неподражаемые крабы. Не то что этот. – Он потыкал вилкой в мякоть. – Мой тайный рай.
– Но вы же мне про него рассказали.
Он поигрывает вилкой в воздухе.
– Да, – соглашается он. – Рассказал.
Приятно удивленный ее наблюдательностью, он смотрит на нее с возросшим интересом, но тут же переключается на волокнистую бренную плоть на тарелке. Клешни цвета чернил, вызывающе красный, а кое-где розоватый панцирь. Оторвав клешню, Йохан выковыривает из нее вилкой все до последнего волоконца – подобно Отто, он сверхпедантичен – и успевает поприветствовать какого-то цеховика.
Покончив с крабом, Йохан оставляет ее одну, а сам уединяется в уголке с небольшой группой. Вероятно, чтобы обсудить финансы, поставки грузов и комиссионные, за которыми они гоняются, точно за трюфелями, по всей Европе. Группа на удивление быстро распадается, так что рядом с ним остаются единицы. Кто-то заговорил о королевских семьях в Англии и Франции, о том, что они обставляют свои дворцы с небывалым рвением, приобретая самые дорогие вещи. Богатые люди, подхватывает другой. «А мы еще богаче», – произносит Йохан с плотоядной ухмылочкой, и остальные с готовностью разражаются дружным смехом. Нелла присматривается к тем, кто остался с ее мужем. Ей не вполне понятно их поведение, но что-то в нем ей не нравится. Стоит им только отвернуться от Йохана, как оживление на их лицах куда-то улетучивается, и кажется, его общество радует их совсем не так сильно, как они секунду назад старались это показать. Она ощущает странную опустошенность, зато выкристаллизовывается некий опыт, приобретенный в новой для нее среде. Ее собственные улыбки такие же вымученные, застывшие, в них присутствует что угодно, только не радость.
Она сидит, не притрагиваясь к третьей перемене, чаше с гребешками в гороховом и сливовом соусе, просто не в силах себя заставить, и тут замечает, что к ней направляется женщина,