align="center">
константин леонтьев: утро в оптиной пустыни
снова – такое же поле
как будто не видишь:
в горнице – будто – из боли своей создаешь:
ярко: в такую же – бывшую – ширь! —
снова
какого-то третьего ты вспоминаешь
что-то без слов объясняющего:
дома – при матери – снящейся словно
береста! —
и – как при устье направленном в поле
в сумерках – вновь – у окна ты внимателен:
“есть” – повторяешь – как будто
в себя помещаешь
светящее место:
– о есть!—
и неизменно
свежо
повторяется так словно день чередуется
ясно
и – не накапливая
что-нибудь – возраст творящее:
есть – как тогда!
за окном
беспрестанно:
вместе с верхушками ветел себя Сотрясая:
Сыплет и светом и пылью
как детская ель! —
и – время от времени:
темью при комьях белеющих:
самообъяснимо – что е с т ь
|1964|
ты с конца
сквозь ветки бенгальского пламени мая
шелком ли ветром сбиваемым
тянешься так
что рябь только мыслиться может:
что же? – себе говорю
место ль не тронуто бывшего взгляда
над снежною песнью ли гречки
стуча по-воздушному
ау-проглянуло*
и – нет?
раня себя понимаю что где-то
Струится-свет-слез[5]
может учитываться словно сады
и двигаясь
Зримое-знают-и-выше-блистая*
на спящего скулах изменится в золото
чтобы страдание было единым
и там разумея
и здесь
и ночью – как от тебя одеянье —
темя – преграда-приманка в игре
для Плачется-ярче-чем-мозг-у-дарящего-выше*
и есть самомысль при которой гощу
которая будет то ты (это цвета железа —
охотники-люди)
то вы (это цвета кровавого)
и когда не умея все это
то в свою очередь – я
|1964|
детство к.[6] на влтаве
протащатся во сне зубцы костела
не как-нибудь – в метели – через
представленье
бумаги – белого цветка – и поля
где мамой ставшая уже не чья-то дочь
а задевая глаз во сне:
и расширяясь
в боли зрячей:
ромашками бесчисленными
мелькает вверх:
опять опять
и привлекает бабочек…
я-шеей-женщина… и лёт как покрывало белое
еще немного – и далекое
освобождает ноги – исчезая
светлее поле шевеля —
и это плещется… и глаз окружностями
все стороны я стебля вижу вверх
и выше – сеет лепестки
|1964|
друг этих лет
[и.