нет, монстров тоже. Во всяком случае, сейчас.
Любит же он говорить загадками!
– Ладно, пойдёмте. Разберёмся.
Хмыкнув, он сложил зонт, защищающий нас от пушистого снегопада, и открыл передо мной тёмную дубовую дверь единственного подъезда. Ни домофона, ни хотя бы простого замка на двери не было, только сверху над входом звякнул старый латунный колокольчик.
– Главное, не торопись. Развязать каждый новый узел будет сложнее, чем предыдущий.
– Вы о чём?
– Скоро поймёшь.
В подъезде пахло сыростью и ржавым металлом. В почтовых ящиках пылились конверты никому не нужных писем, со стен свисала частично оборванная и перемотанная изолентой проводка, а из-за глухо закрытых дверей квартир, обитых потрескавшимся дерматином, веяло ментоловым бабушкиным лекарством. Лифта, разумеется, нет. Звонки сломаны – вместо кнопок из пластиковых коробочек торчала оголённая медная проволока. Вверх вела раскрошившаяся от старости бетонная лестница с перилами, которые давно не красили.
– Давайте поднимемся, – неуверенно предложила я. Когда за нами закрылась тяжёлая входная дверь, свет уличных фонарей погас, и подъезд погрузился в полумрак – только далеко на втором этаже трещала голубовато-белая длинная лампа.
– Как скажешь, – безразлично-отстранённый голос Чернова не сулил ничего хорошего и будто бы даже намекал, что оставаться внизу безопаснее, но я всё же пошла на свет.
На втором этаже стоял запах мокрой собачьей шерсти, а у одной из дверей на крючке висел старый кожаный поводок с большим исцарапанным карабином. Звонок рядом с этой квартирой уцелел, и я, плохо понимая, зачем, несколько раз в него позвонила. В ответ мне раздался рокочущим басом собачий лай, но никто так и не открыл, даже не подошёл к порогу, чтобы взглянуть на меня в затуманенный глазок. Наверное, это и к лучшему – встречаться с рассерженным псом не очень-то хотелось. Застыв на середине узкой лестничной клетки, я закрыла глаза и принюхалась к красному оргону.
– Это выше. На третьем этаже. Нет, скорее на чердаке.
– Хорошо, – Чернов, не подсказывая и ничего толком не комментируя, будто на экзамене, послушно поднимался следом за мной.
Третий этаж встретил меня длинным коридором, уходящим вглубь – туда, где на первых двух этажах была глухая стена. Под моими ногами скрипнул старый, выложенный «ёлочкой» рыжий паркет. Я пошла вдоль дверей квартир, разглядывая номера на покосившихся овальных табличках. Из-за двери с надписью «десять» пахло убежавшим и пригоревшим к плите супом. В одиннадцатой квартире шумела вода, будто кто-то наполнял ванну. Приглядевшись, я увидела, что тряпичный коврик перед порогом уже весь промок, и паркет под ним потемнел, вздувшись от влаги. У двенадцатой квартиры стоял советский, насквозь проржавевший детский трёхколёсный велосипед, на руле у которого висело игрушечное ведёрко с засохшими полевыми цветами. У тринадцатой квартиры лежал на боку старый красный дисковый телефон.
Мысок моего ботинка ткнулся в отвалившуюся крышку пластикового динамика. Я присела на