больше глиняных и даже из дерева. Воевода не заботился ни о какой роскоши. Мальчик, одетый по-деревенски, принёс кувшин мёда; налили кубки, сели вокруг огня.
– Я вижу, напрасно сюда ехал, – отозвался Бартош, выпивая, – я хотел единственному у нас Пясту, который ещё не онемечился, принести корону Локетка. С другими Пястовичами нечего и говорить. Силезцы уже немецкие любовные песни распевают, съела их немецкая ржа, польского в них ничего нет.
Если удержится у нас Люксембург, Боже упаси, через полвека зальют нас немцы, задушат и выбьют как пчёлы. Если сейчас польским паном не спасём себя, то никогда.
Соха молчал, двигая только губами и усами.
– Ни слова, – сказал он, – справдливей никому бы эта корона не принадлежала, как Мазовецким. Она им по праву принадлежит; но как её получить?
– Только желать! – ответил Бартош. – Только уметь! Вы забыли, пожалуй, о нашем Локте, с чем он шёл к короне и как её получил. Против него не было более значительных неприятелей, а когда вернулся домой из изгнания, кто с ним был? Горстка холопов… пустой кошелёк и голова, начинающая седеть.
– Но то был он! – прервал канцлер. – Такие люди, как этот пан, рождаются не каждый день. Их даёт Провидение в чёрную годину и для них и с ними вытворяет чудеса.
– Вы своего Семка недооцениваете, – прервал живо Бартош. – Он молодой, мужественный, его только нужно разогреть. Людей и оружия достанет, сколько захочет. Ежели он не сохранит короны Пястам, их царствование закончено, кровь захиреет.
– Я его не недооцениваю, – начал канцлер, – потому что знаю с детства, но много значит то, как его воспитывал отец, что привил ему. С кровью перешла к нему та отцовская мысль, что им нельзя рваться через силу, чтобы не потерять того, что осталось. Умирая, Зеймовит это им повторял. Он не амбициозен, в поле будет мужественно биться, но, если бы корона ему на мгновение улыбнулась, он не пожертвует ради неё жизни. Рыцарства в нём достаточно, а героя из него не сделаете. Привычки простые, до роскоши и мягкости не жаден. Скитаться, как Локотек, холодом и голодом не сможет. Заскучает по дому.
Соха молча подтвердил, что говорил канцлер.
– Святая правда, – сказал он, – женить бы Семко, как Януша, и пусть хорошо, как его отец, хозяйничает в Мазовии; будет с него достаточно.
Бартош вскочил с лавки.
– Страшно слушать, что вы говорите! – кричал он. – Неужто в нём бы не отозвалось что-то дедовское! Теперь или из него мужа сделать, или бездаря! Отдайте его мне в поле, я за него ручаюсь!
Оба собеседника замолчали.
– Раны Христовы! – сказал наконец Соха. – С чем нам вырываться? Где союзники, откуда помощь? С горем пополам, может, Конрад Олесницкий дал бы несколько сотен копий, но что это значит там, где их нужно тысячи, а на них тысячи гривен. У нас в казне пусто…
– А желая это, не могли бы вы заручиться поддержкой Литвы? – прервал Бартош. – Они ваши родственники.
– С Ягайллой война! Об этом не может быть и речи! – воскликнул Соха. – Если бы даже пришло