солнце, день обещал быть прекрасным. Утром для ксендза была готова тёплая похлёбка; проспав всю ночь крепким сном на одном боку, он вскочил, когда услышал суетящегося хозяина. Через поднятые в первой комнате шторы попадали яркие лучи солнца.
– Лишь бы в замок не опоздать! – сказал проснувшийся. – Потому что князь готов выбраться куда-нибудь на охоту. День был бы потерян.
Он быстро умылся и поел, и хотя, как говорил, собирался к князю, одежды не сменил. Та же выцветшая и помятая одежда служила ему снова. Только тяжёлый плащ оставив у хозяина, которому что-то шепнул на ухо, хоть утро было холодным, в одной сутане он вышел из дома.
По дороге воздушным поцелуем он попрощался с выглядывающей из-за двери Анхен и спешно направился в замок, пока не вошел на улицу. Только там он замедлил шаги. Он начал бросать взгляды во все стороны, пристально всматриваясь во всё, что ему встречалось: люди, повозки, дворы, кони около них, прохожие и сидящие в окнах ларьков торговцев.
Ничего не ускользнуло от его внимания: ни лошади, которых вели к водопою, ни замковая челядь, которая крутилась в городе, ни крики проезжающих вооруженных людей.
И хотя в костелах в Туме и у Бенедиктинцев как раз звонили на мессу, а его одеяние должно было направить его сначала туда, он зашагал прямиком к замку.
Там, несмотря на ранний час, было заметно довольно оживлённое движение и чувствовалось присутствие князя. В воротах стояла стража, хорошо, но по-старинке вооружённая, в первом дворе осматривали коней, крутилось много и по-разному одетых слуг и придворных.
Во втором дворе, где стояли избы князей, всякой черни было ещё больше. На входящего клеху мало кто обращал внимание, но он, медленно продвигаясь к главному входу, оглядывался, останавливался и внимательно осматривался.
Так он добрался до большой отрытой двери, которая из-под колонн вела в сени. Большие сени были полны люди и говора. Местная и гостеприимная челядь, увидев бедного клеху, не удивилась ему, но и не уважала его.
Был это как раз час утреннего обеда, который в то время ели, едва встав. Задержавшись тут, клеха мог упиваться ароматом проносимых мисок, сильно приправленных специями. Внутрь его никто не просил и он также не настаивал.
Его толкали, на что он не жаловался, настораживая уши и глаза. Он, может, так и дальше оставался бы на проходе, если бы важный мужчина с палкой в руках, выйдя из княжеских комнат, не увидел его и не заговорил с ним.
Был это княжеский маршалек, которого звали Жебро, пребывающий на дворе ещё со времён старого Зеймовита. Он не спеша к нему подошёл. Покорно, с преувеличенной униженностью клеха ему поклонился.
– Я скриптор, – сказал он, – иногда ксендз-канцлер давал мне какую-нибудь работу.
– Как вас зовут? Откуда вы? – спросил Жебро, глядя на потёртую сутану.
– Я из Познани, странствующий клеха, – сказал он, немного заикаясь. – Зовут меня Бобрком. Я служу на панских дворах, в приходах, где порой надо что-нибудь прочесть или написать. Ксендз-канцлер меня знает немного.
Жебро поглядел ему в глаза.
– Оно-то