двоюродных братьев и сестер. Если я не возвращался к ужину, мама даже не волновалась. Не надо было звонить по телефону, чтобы догадаться, что я остался на ужин в доме кого-нибудь из двоюродных сестер или у бабушки.
От тех лет крепче всего в памяти осталось ощущение безопасности. Ни разу за все время я не почувствовал, что мне грозит опасность, и у нас не было мест, которые надо было избегать и обходить стороной. Джудрия жила одной большой семьей. Ни барьеров, ни различий просто не существовало, и я спокойно мог сесть за стол в доме у кого-нибудь из приятелей, даже не получив никакого приглашения. Мы все друг друга знали и объединялись и в бедности, и в богатстве. Эту связь в наши дни очень трудно объяснить.
И эта глубокая связь вовсе не была продиктована религиозными соображениями.
На Родосе не было ультраортодоксальных евреев, и отличить еврея от других жителей острова было нелегко. Мы не носили никакой особенной одежды, даже кипу[8] надевали только в синагоге.
Черную шляпу и короткую бородку носили только старички, но никто из них не стремился в этих символах выразить свою идентичность. В конечном счете эти символы становятся важными и драгоценными, только когда твоя идентичность подвергается риску и нападкам. В таких случаях заострять на них внимание и демонстрировать принадлежность к собственным корням равносильно вызову. Но на Родосе евреи жили в мире и согласии с другими этносами и религиями, и никто не чувствовал, что его идентичность находится под угрозой, а соответственно, не ощущал необходимости напоминать о своей истории всем, кто находился рядом.
Лично у меня никаких особых отношений с религией не было. Хотя в городе и были школы Всеобщего израильского альянса (Alliance Israelite Universelle), где дети учились до третьего класса, я посещал мужскую итальянскую школу, которая находилась за пределами городских стен. Посещать школу альянса я начал гораздо позже. Там я выучил французский язык и, спасибо маэстро Леви, постигал основы еврейской культуры и языка, но на это оставалось уже совсем мало времени.
В нашей семье никогда не царил дух приверженности религии. Мы соблюдали все обычаи, но не были фанатиками. К примеру, для нас, Модиано, соблюдение всех ограничений, связанных с кашрутом[9], всегда было слабым местом. Мы, конечно, избегали свинины и других запрещенных продуктов, но без особой тщательности. Я рос в военное время, еды не хватало, и мы довольствовались тем, что было, невзирая на то, кошерное оно или нет. Когда наступили черные времена, нарушать запреты вынуждены были и те, кто свято чтил традиции. Когда Родос лишился возможности пополнять запасы пищи морским путем и мы оказались в буквальном смысле слова отрезанными от мира, голод довел людей до того, что за кусок хлеба они готовы были платить золотом. Мой отец изворачивался как мог, чтобы добыть пропитание для семьи. В таких условиях мало кто из евреев отказался бы от кусочка колбасы.
Мы были не единственными, кому религиозные законы устанавливали запреты