почти ко всем группам. А вечером, когда с яркими символами городов в руках и ловко перестраиваясь в воздухе, наследники изобразили несколько крупных созвездий, они шумно аплодировали и одобрительно кричали вместе со всеми.
Флиндог, по-прежнему, не спускал с юношей глаз и изрядно устал. Он никому, кроме родителей Тихтольна и Лоренхольда не рассказал об их затее, поэтому, для своей семьи, придумывал всевозможные отговорки, чтобы объяснить, почему ведет себя так странно и с ними почти не бывает. Наконец Фастине, жене Флиндога, все это надоело, и на Церемонии она велела ему быть рядом.
С самого утра, под любым предлогом, старый норс тащил свою семью туда, где ему виделись Тихтольн с Лоренхольдом. Но, в конце концов, устав от преследований, поделился своей заботой с женой. Та, вопреки ожиданиям, тревоги мужа не поняла, а, напротив, возмутилась.
– Это дело родителей, а не твое. Твое дело было их предупредить, не более, – выговаривала Фастина мужу пока они пробирались сквозь плотную толпу ко дворцу.. И, заметив, что он все ещё оглядывается, отрезала: – Я не дам тебе испортить такой день! В конце концов, мы никогда больше не увидим смену Иглонов, поэтому забудь свои глупые опасения и поторопись. Церемония вот-вот начнется, а мы ещё не нашли удобного места.
– Готово! – ликуя воскликнул Тихтольн, заметив, что Флиндог больше не смотрит в их сторону, а пробирается за женой в самую гущу толпы. – Теперь не зевай, братец! Как только выйдут все Иглоны, будь готов удрать в любую минуту.
Молодые люди взобрались на каменное ограждение площади и оттуда стали наблюдать за дворцом.
А там, на площадке Оглашений, уже выстраивались саммы в праздничных одеждах. Они должны были сопровождать Великого Иглона с сыном в Галерею Памяти и заметно волновались. Немного поодаль, на возвышении, расположились полукругом жены Иглонов. Скамья матери наследников была чуть выдвинута вперед, и она сидела на ней неестественно прямо, словно застыв в своем узком сверкающем платье с аккуратно сложенными крыльями. Остальные орелины изредка поглядывали на нее и опускали глаза, как будто Великая Иглесса была отгорожена от них стеной, непроницаемой даже для взоров.
Вскоре, быстрым шагом, из дворца вышёл Дихтильф и присоединился к саммам. Площадь притихла в ожидании, и, почти тут же, стали выходить наследники. Последним показался Великий Иглон в окружении братьев. Лица Правителей, как настоящих, так и будущих, были и веселы и печальны одновременно. Все они понимали, что в последний раз видят Рондихта, но, по традиции, старались скрыть свою скорбь от народа. Впрочем, орели заполонившие площадь и все окрестные гнездовины, прекрасно эту скорбь понимали и разделяли. Вид Правителя добровольно отдающего власть и уходящего в Неизвестность вызывал в них уважение. И подобное уважение достойно венчало правление каждого Великого Иглона, уходящего со Сверкающей Вершины.
Рондихт вышёл вперед.
– Орели! – Улыбаясь, он осмотрел площадь. – сегодня знаменательный