зачем. У тебя же были какие-то дела…
– Можем заехать туда вместе, да? – он очень старается быть заботливым и поэтому выглядит неуверенно. Взрослые люди всегда так выглядят, когда сильно стараются. – Ты можешь сходить со мной, у меня там дел на пять минут.
– Не надо, я посижу в машине, – механическим голосом отвечаю я.
Пока его нет, я чувствую, как по лицу начинают бежать слезы. Они теплые и противные, я не мешаю им скатываться к подбородку и падать на блузку. Нос подтекает, я шмыгаю им и лезу в свою бездонную сумку, чтобы найти бумажные платочки. Тихо подвывая, сжимаю в руке некстати попавшийся лифчик. С какой радостью я его выбирала, представляла Сережкину реакцию на новые кружева. А потом надевала эту красоту на то, что теперь меня убьет. Слезы продолжают капать, я вытираю мокрый нос рукавом и не замечаю, как возвращается Сережа. Он открывает дверь с моей стороны и молча тянется меня обнять. Я не отвечаю на порыв, только хлюпаю носом, а руки безвольно висят вдоль тела. У меня нет сил. Совершенно нет сил. Сережа пытается меня поцеловать, но я мотаю головой отрицательно, и он с коротким яростным стоном закрывает дверь машины с моей стороны. Садится на водительское место.
– У меня все хорошо, все успел. Осталось собрать вещи, и можно выезжать в Пермь, – говорит он в воздух перед собой, выводя машину со стоянки.
– Выезжать в Пермь? – неожиданно яростно кричу я. – В Пермь?! Ты что, вообще не слышал, что мне сказал врач?
– Мало ли, что он сказал. Биопсии еще не было. Они постоянно ошибаются.
– Ошибаются… – шепчу, мгновенно потеряв все силы. Словно это не я кричала минуту назад.
Глава 5
Так проходят два выходных. В субботу мы собираем вещи, которые Сережа хочет отправить в фургоне или увезти с собой. Пакуем чемоданы, складываем коробки. Отделяем его от моего – мои вещи пока остаются в Москве. Я то работаю споро, как ходящая по кругу лошадка, то вдруг, всхлипнув, падаю, как подкошенная, на ближайший стул и начинаю плакать – долго, отчаянно, совсем без слов. Сил у меня сразу стало очень мало: воцарившаяся внутри тишина пожирает всю энергию. Теперь она похожа на глубокую яму, на дне которой смерть. Прямо внутри моего тела – смерть.
В воскресенье мы едем к маме. Я не смогла бы рассказать ей о диагнозе, но Сережа решил, что это обязательно нужно сделать. Мама сказала только:
– Все понятно. Приезжайте.
Мама и сама живет «с онкологией». Уже восемь лет прошло, как несколько тяжелых операций изменили мамину внешность и весь образ жизни. Это похоже на ДТП – ты входишь в кабинет врача из своей нормальной жизни, а спустя всего несколько минут все бесповоротно меняется. Смерть смотрит в твое лицо, и отвернуться не получится. У мамы была опухоль во рту, ей чуть не отняли нижнюю челюсть вместе с языком. Я только один раз рассказала Сереже, как болела мама, и он попросил меня больше так не делать никогда.
– Все на волоске тогда висело. Третья стадия, опухоль рядом с мозгом… Слава нашел единственного хирурга, который взялся прооперировать маму так, чтобы она могла