Здесь вам не тут! Это… это… Вот прям дайте лист бумаги и карандаш – запечатлею на память потомкам!
– Не стоит падать ниц, крошка, – тем временем промурчал этот недоделанный, не в меру самоуверенный самец, и тянет свои лапы загребущие, собираясь меня от пола отлепить.
А я вот против! Отсюда та-а-акой вид на окружающее пространство открывается… вот чёрт! Во мне что, опять кошка заговорила? Стряхиваю наваждение. Подскакиваю и с видом полнейшей невинности кидаюсь собирать свои трофеи. Наивно было полагать, что этот божок свалит, заметив, что кому-то не до него. Ага. Как же! Прям аж разбежался. Подхватив пару-тройку книг, с милейшей улыбкой на устах водрузил на стопку уже собранных. Я охнула, но устояла. А этот гад, как ни в чём не бывало, окидывает та-а-аким красноречивым взглядом, что у меня не только щёки, но и волосы, кажется краской заливаются, и говорит:
– Нам бы обсудить кое-что, – косится на застывшую в дверях своей каморки Каргулю и добавляет: – Наедине.
Такой расклад меня не сильно устраивает, но и стоять долго под таким грузом в принципе нереально. Кошусь в надежде на Каргулю, а та, гадина, глазки отводит, типа нет её здесь, и типа ничегошеньки она не видит! Ладно, сделала себе зарубочку на память. Придёт время – отольются вредной старушенции мои слёзоньки. Кряхтя и пыхтя, тащусь наверх, а у божественного остолопа даже мысли не возникает о том, что помочь надо бы.
Иду медленно, неспешно, наивно надеясь, что тот где-нибудь отстанет или потеряется, заплутав в ступеньках. Размечталась… такая большая, а всё в сказки верю. Вот и она, дверь в мои комнаты, а этот… за спиной с ноги на ногу переминается. Входим. Сваливаю учебники на стол, рядом с уже имеющейся стопкой, разворачиваюсь, ожидая… да всего чего угодно, но вот только не этого!
Нет, стриптиз он не показывал и на колени не падал, но стоял настолько поникший, что прямо так и хотелось подойти, обнять, погладить по головке… Желания свои нездоровые придушив на корню, жду, что ж дальше будет в этом театре одного актёра. И кошак мои надежды оправдал: поднял полный покаяния взор и не просто заговорил, запел буквально.
Слов было много. А смысл прост: молил утихомирить папашу, ибо он, то есть Артон, его, то есть папу, и раньше поддерживал, сам своей божественной силы в том достопамятном противостоянии пятнадцать тысяч лет назад едва не лишился. С трудом удержался на своём месте и тешил надежду отомстить узурпатору, коим Кхёрн типа являлся. Но тот был силён, да и сторонников отца он почти всех низложил, а сохранившие нейтралитет супротив сильного идти не собирались.
Пару месяцев назад Кхёрн измотался в сражении, и быть бы ему свергнутым, но он успел смыться, а вернулся уже полным сил, и тягаться с ним не посмели. Это как раз тогда, когда такая красивая и хорошая я в этот мир заявиться соизволила. В тот день, когда мы бодались с демоном, он опять обессилел, вот тут его божественных сил и лишили. А следом