в маскирующей темноте.
Алёна положила испуганные руки Вове на плечи, к нему подплыв. Волнение изнутри покачивало грудь частыми вдохами.
– Что это было?! – дрожащим голосом произнесла она, бегая испуганными глазами по кромке берега, укутываемого спокойными вихрастыми волнами.
– Хозяин крыши, видимо. Значит, нам пора заканчивать, раз твоё подсознание включило защиту.
– Фигасе защита! А меня-то она почему пыталась сожрать?
– Думаю, целью был я. Нужно было меня убрать из твоего сна. Это такой коллективный дух антител подсознания, видимо. Ладно, – раздосадованно вздохнул Вова, – повеселились и хватит. Возвращай нас к началу.
– Эх, а хотелось ещё побыть здесь…
– Ага, сейчас нас ещё и акулы за задницы хватать начнут, – улыбался Вова.
– Ладно…
Алёна щёлкнула пальцами. Мир сна осыпался битым стеклом, осколки которого, опав, измельчились в светящуюся пыль. Она стояла в полутёмной пустоте, облачённая в сорочку с синими, молчаливыми птицами. Вова снова стал чёрным волком.
– Доброй ночи, – мигнул глазом он.
– Доброй, – Алёна, улыбнувшись, нажала на спуск фотоаппарата.
Затвор щёлкнул, взметнулась яркая молния вспышки. Волк, сделавшись тенью, скользнул прямиком в объектив. Алёна открыла просмотр фотографий (определённо удивившись наличию данной функции на стародавнем аппарате). В нём был запечатлён именно хитро улыбающийся Вова, а не его животное обличье.
6.
Благородное похмелье чинно будило Алёну к полудню: тонкие, полупрозрачные нотки тумана в голове (бросающие тень скорее на пересып), лёгкая утомлённость в мышцах, точно после восхождения к базилике Сакре-Кёр с подсчётом ступеней, и, вишенкой на царственном торте, иссякшая роса во рту, выдающая своё отсутствие за томительное вожделение в фиалковом саду.
В Вовином пробуждении было куда меньше изящества: клеила рот утренняя застойная слюна, трудно распахнулись сухие слегка опухшие веки, приторное послевкусие вечернего курева вязало всё от лёгких до губ никотиновым голоданием.
– Принесёшь мне кофе в постель? – спросила Алёна, где-то в ночи вернувшаяся из подвала, будучи при этом во сне и в телесную память воспоминание не прописав.
Она грациозно потягивалась под тающими снегами уже не пледа, а целого белого лёгкого хлопкового одеяла и опрятно зевала, окончательно из ласковых сетей сна высвободившись.
– Нет. Я гость. Так что кофе принесёшь мне именно ты, – важничал Вова, вылупившись из кокона спальника и удобно рассевшись на диване, чтобы следить за утренними потягушечными, абсолютно плавными движениями Алёны.
И в каждом её движении, в каждом мановении руки или во всплеске ножкой была какая-то природная красота, какая-то естественная грация, какая-то притягательная, обескураживающая простота. Раньше Вова этого не замечал, но вмешался