бутсы? Смотри, жизнь одна. Нужно играть, в чём можешь. Говорят, бразильцы босиком играют по детству в своих фавелах и на пляжах.
– Жаль, юность кончилась. А так бы на Кубу рванули босиком, как бразильцы, и там бы сыграли как раньше в эту простую и оттого гениальную игру.
– Это да… Ладно, моё дело предложить, твоё – отказаться, – Ромео, тактично откашлявшись, улыбнулся, обозначив реверанс, и скрылся за дверьми белой кареты с красными крестами.
Вова вернулся в дом, медленно наполняющийся озябшим теплом, тянущимся волнами из кухни, где горбатый чайник отчаянно выдыхал пар, истерично плюясь раскалённой слюной и наглухо залепив крохотное окошко кухни газообразной водой. Вова провернул вентиль. Газ замер в трубе, и иссиня-жёлтый огонь прекратил танец.
– Капэка! Кис-кис! Жрать иди, скотина-тварь! – прикрикнул Вова, насыпая сухой корм в зелёную кошачью миску.
Вовин голос не произвёл должного впечатления на зверя, но вот сыпучий, трескучий звук наполняемой любимой тарелочки совсем другое дело. Кот через секунду возник из ниоткуда и уже во всю хрустел кормом.
Кофе растворялся под кипяточным водопадом, пышущим паром. Кусочки сахара, спрессованные в далеко не совершенные геометрически кубы, упали, смущённо булькнув, в чёрное золото. Нерадивая бесконечность утреннего полёта мысли, обречённая на падение в бытовую грязь после первого глотка кофе, окончание медленно обрела: будильник, извечно внезапный, извечно измождённый своими утренними напевами, зазвучал, всё разрастаясь и полнясь объёмами, пиано пианиссимо: «Wake me up when september ends». Годами выработанный рефлекс вырванного из сна тела спешно выключить мелодию, оповещающую о старте будничной рабочей беготни, был разумом сознательно сдержан по двум причинам: во-первых, на былую работу больше идти не нужно, во-вторых, будильник хорошо пел.
Вова пытался вспомнить то далёкое, по-доброму забытое ощущение жизни, которым обладал, когда слух впервые был этой мелодией обласкан. Но мгла последующих тяжёлых воспоминаний залила душу до краёв, и чтобы найти тот свет, нужно погружаться с головой в едкую нефть неверной памяти. Но стоит ли оно того? Наверное, нет.
Кофе клубился и извивался невесомыми лоскутками пара, точно кто-то выдыхал из чашки тепло тела в студёный воздух комнатной осени. Кофе ткал аромат из истолчённых зёрен и горячей воды, источал его, густой, влажный и властный, по жилищу. Вова дул на круг чашки, остужая кофейный пыл, а напиток, напротив, дул на него, огонь внутри разжигая для того лишь, чтобы растолкать тлеющие угли давно переспевшей необходимости перемен.
На полоску света, обронённую из окна сломанным солнцем, выползло крохотное насекомое. Приняв короткую солнечную ванну, оно подняло и расправило ничтожно малые крылышки. Походило в неглиже взад-вперёд. Вернулось в смуглую тень. Деловито прошлось там. Снова вернулось на скромный свет. Насекомое по собственному желанию меняло светлую полосу на тёмную. А могут ли так люди, хозяева своих суеверных судеб?
Пришло время съезжать. В очередной