меня рассветает. Ее волосы, теперь распущенные, умножают свет зари. Тысячи кистей покрывают меня.
Я гулял за городом. Висели сумерки, и дым от горящей на полях травы поднимался высокими столбами к небу. За густым папоротником мычали коровы. Я раздвинул ветки и увидел среди листвы развалившееся стойло с маленькими окнами. Нигде ни души. Снова послышалось мычанье и звук цепи, волочащейся по земле.
«Ушли и оставили животных на произвол судьбы, голодных, – подумал я. – Кто знает, давно ли их нет».
Я проскользнул в усадьбу, прошел, никого не встретив, под высокими разросшимися смоковницами и подошел к стойлу. Крапива и гнилые листья загораживали входную дверь. Я с трудом открыл ее, и тяжелая вонь ударила мне в ноздри. Внутри были свалены мешки ячменя, два-три ведра и тачка. Справа – низкая деревянная дверь с решетчатой верхней половиной. Я толкнул ее и очутился в хлеву. При скудном свете, проникавшем из узких форточек, я разглядел на куче соломы пять медведей. Они спали, тяжело дыша, прикованные за ноги цепями к большим кольцам, вбитым в стены. Тут и там дымились комья свежего навоза. Ясли были пусты, а корыто – сухо. Я открыл кран и наполнил корыто водой, затем достал из мешка еды и насыпал в ясли. Медведи не учуяли меня, они глубоко спали с открытыми красными глазами. Невыносимое желание погладить их по спине, прежде чем уйду, вдруг охватило меня. Я подошел ближе, положил руку и почувствовал, как она тонет в их мягкой шубе.
У них под кожей не было ни мяса, ни костей. И все же эти желтые пустые шкуры трепетали, живые и горячие, в моих пальцах.
Я сидел в старом глубоком кресле. Моя рука на ощупь нашла дырку в разодранной коже и осторожно залезла внутрь. Ни пружин, ни гвоздей. Будто дотронулся до чего-то нежного. «Я схватил, должно быть, капусту – у нее прохладные листья», – подумал я и подвинулся к краю, чтобы посмотреть, что у меня в руках. Это была не капуста, как я думал, а листья табака, свежесрезанные и кудрявые. «Странно! – сказал я. – Откуда здесь взялся табак? И что за табак! Совсем зеленый!» И из дыры в обивке кресла я вытащил большой благоухающий пучок. «Сколько лет я не курил трубку? – подумал я. – Что мне вздумалось выкладывать на колени этот табак? На самом деле он кажется превосходным. И он такого цвета, какого я никогда раньше не видел. Я же ничего не потеряю, если попробую его?»
И уставившись на дверь, следя, как бы никто вдруг не вошел, я стал набивать карманы.
Я брожу по маленькой приморской деревушке. Пересекаю площади, где на прилавках разложены овощи, рыба и дичь для продажи. Прохожу мимо открытых кафе под тростниковыми тентами, залитых светом, полных народа. То и дело нахожу деревянные сваи, вбитые тут и там, изъеденные жуками и морской солью.
Дохожу до высокого минарета. Перед его фасадом, почти во всю ширину, парит огромный прозрачный горшок, полный чистейшей воды. Вдруг я вижу, как он качается и поднимается – блок высоко на черепице тащит его наверх на тонкой проволочной веревке. Горшок трясется, как аэростат, поднимаясь ввысь; от тряски вода