взял ее белый шелковый пеньюар и подал его ей.
Она скользнула в него, и он минутку постоял так, держа ее в своих объятиях.
– Ну, теперь все благополучно? – спросил он, отпуская ее.
– Вполне!
Он опять, смеясь, сжал ее в своих объятиях.
– Ты иногда бываешь прямо ребеночком, правда! Ну, теперь поспеши со своим одеванием, а я пойду куплю на пробу местных папирос; они, кажется, очень крепкие.
Франческа услыхала, как он спускается по лестнице и остановился на минутку в передней, а затем в окно увидала, как он вышел на улицу.
– Дорогой, дорогой обманщик, – прошептала она.
А Рексфорд тем временем говорил сам с собой: «Я разыграл это поразительно удачно, она совсем не догадывается, что я ее надул. Что делать! Не везет нам в этом, и нечего гнаться за невозможным. Маленький Чарльз займет пустое место, вот и все, и все-таки это будет утешением».
Он размышлял на ходу о том, что Испания, по-видимому, страна, очень подходящая для детей; они толпились у каждой двери, и каждая грязная канавка была настоящим детским царством. К нему вперевалку подбежал ребенок лет трех-четырех, в этом зрелом возрасте уже большой мастер клянчить, и стал настоятельно требовать подачки. Рексфорд рассмеялся, дал ему песету и стал выслушивать его бесконечные благодарности. В этот миг другие ребята увидали, какое счастье выпало на долю этого пионера; они, как пчелы, окружили Рексфорда, и, пока те, которые были еще не тверды на ногах, искали поддержки, хватаясь за его брюки, дети побольше ловили его руки, и все хором жужжали ему в уши.
– Хорошо, хорошо, – сказал он, улыбаясь и смотря вниз на своих требовательных поклонников. – Нате, ловите, маленькие пираты!
Он бросил им пригоршню мелких монет, посмотрел на их свалку и пошел разыскивать папиросы.
В сотый раз обдумывал он вопрос, что сказала бы Фай на то, чтобы удочерить маленького ребенка, так – для забавы, а вернее – признался он сам себе – для того, чтобы придать жизни тот интерес, которого ей не хватало. Однако ни на минуту не остановился он на мысли намекнуть ей на это.
Мысль эта продолжала преследовать его, пока он блуждал по солнцу, поджидая Франческу и наблюдая за бесчисленным потомством испанцев, копошившимся в жаркой пыли.
Отцовская любовь к детям обычно бывает врожденной; редко можно встретить мужчину, который не любил бы детей, но у некоторых это чувство является особенно глубоким, и весь смысл жизни для них как бы воплощается в этом чувстве.
К этой категории людей принадлежал и Рексфорд, и эта врожденная черта сделала из него хорошего хозяина, отличного дядю и рыцарскую душу, – а вместе с тем и неудовлетворенного человека, как бы он ни отрицал это.
В данном случае получился как бы парадокс: то свойство, которое возбуждало в нем недовольство жизнью, вместе с тем не позволяло ему громко его высказывать; любовь или, вернее, наклонность покровительствовать другим, естественно, играла самую важную роль в его отношениях с Франческой, а потому, если желания его не разделялись Франческой, он никогда их