раньше женщины так себя не вели – ну, порой посмеивалось над ним надменное существо, нашедшее его жалким: это да, это сколько угодно. Но никто еще не замахивался на него веткой!
Он склонился, не торопясь, ощупью отыскал палку и для себя, и вдруг мигом вскочил на ноги, всполошив этим Летти.
– En garde! Защищайтесь!
Летти взвизгнула, и они принялись вовсю фехтовать.
– За природу!
– За прогресс!
Она хорошо отбивалась и даже вынудила его отступить, что произвело на Берти не менее сильное впечатление, чем то, как она полна азарта сражаться интеллектуально.
– За… за высокое!
– За будущее! Я хочу нового, прекрасного будущего! Волнующего, целеустремленного и… и деятельного!
– О, держу пари, что ты хочешь…
Она тихо ахнула от хриплой двусмысленности, непонятно на чем основанной, и тут оказалось, что палка Берти валяется на земле, а его рука ее обнимает, и прижимает он ее к себе куда крепче, чем любой из тех, с кем она танцевала, и в уме ее прозвучало внезапно четко: “Запомни это”.
Мгновение перед тем, как их губы соприкоснулись, растянулось предвкушением на целую вечность. Очень похоже на тот момент, когда гаснет свет и поднимается занавес.
А потом они поцеловались. Берти, воспринявший это как сущее чудо, понял, что поцелуя под дубом ему никогда не забыть.
А ее рука так и свисала вдоль тела, не выпустив ветку, на которой подрагивал один молодой листок.
Глава 3
Октябрь 1947 года
– Это же смеху подобно, – шипела Летти на краю лужайки Вустерского колледжа, упершись, как особо упрямая овца.
– Я знаю, но правила есть правила, и их яро блюдут. – Берти пожал плечами и скорчил гримаску.
– Не. Ходить. По. Траве. Женщинам. Вход. Запрещен. – Она выговорила слово за словом так, словно каждое из них лично ее оскорбляло. – Но ты живешь здесь. Учишься здесь.
– Ну, да, в том‐то и дело. Как раз, думаю, чтобы не отвлекать… – вяло пробормотал Берти.
После той садовой вечеринки в Фарли-холле они поддерживали связь, обменивались письмами, которые тщательно составляли, касаясь в основном поэзии и политики, и, как бы походя, вкрадчиво выясняли обстоятельства личной жизни друг друга, пряча свой почти болезненный на этот счет интерес. Берти чуть не спекся от радости, когда Летти согласилась на его предложение навестить ее в Абергавенни; теперь настал его черед ввести ее в свой мир. При мысли, что он сможет показать Летти Оксфорд – крытые аркады и витражи, старую библиотеку с ее особой, ученой, академической тишиной, – его наполняла гордость. Пусть Берти и не увлечен безумно учебой, эстетическое ее обрамление всегда было ему по душе: обветшалое великолепие внутреннего двора, путаная лестница, что, спотыкаясь о собственную крутизну, ведет в уютную спальню и в кабинет, где стоит старое кресло, обитое красной, вытертой до сияющей гладкости кожей.
Ему в голову не пришло, что Летти вздумается взглянуть и на это тоже, но вот она здесь, разъяренная тем,