по базарному, но… нельзя.
Надо держать себя в руках.
– Не знаю. Отсюда. Ненадолго. Пока все поутихнет. Не хочу никого видеть.
– Станут говорить…
– Что бы я ни сделала, говорить станут, – отмахнулась Василиса. И новая идея захватила ее всецело. – Вдовий дом… тетушка ведь нам его оставила, верно? И там никто не живет?
– Никто. Кажется. Я не знаю. Надо у Сергея Владимировича спросить, но… Вась…
– Ненадолго, – ей, кажется, и задышалось легче. Конечно. Кому нужен Ахтиар с вечной его круговертью, с балами и красавцами, которым не стоит верить, которые в сломанной руке видят перст судьбы и вообще горазды придумывать себе сказки.
– Вась, а…
Подальше от слухов.
Сплетен.
Очередной попытки подыскать ей жениха, потому что женщина тридцати двух лет не может не быть замужем, даже если ей туда не слишком-то и хочется. От семьи, что всенепременно соберется, и даже Настенька, возможно, приедет, оставив ненадолго свой драгоценный университет.
От всего.
– Мне… – она коснулась пальцами висков, чувствуя, как размыкается кольцо зарождающейся боли. – Просто надо побыть одной. Понять… разобраться… в себе и вообще.
Александр кивнул.
Вздохнул.
И добавил:
– Вечером поговорим.
– Почему бы и нет? – княжна Марья и в домашней обстановке оставалась княжной. Рядом с сестрой, высокой и статной, именно такой, какой должна быть урожденная Радковская-Кевич, Василиса остро ощущала собственную неполноценность. – Не вижу ничего дурного. Дом и вправду свободен. Надо лишь распорядиться, чтобы его в порядок привели.
– Маш? – а вот Александр был недоволен.
И шоколадный торт его не успокоил.
Он расхаживал по гостиной, благо, нынешняя была в достаточной мере просторна, чтобы хватило места и ему, и княжичу Вещерскому. Правда, последний не ходил, но занял место в дальнем углу, откуда с восторгом и обожанием наблюдал за женой.
Такую, как Марья, легко было обожать.
– Что? Она ведь не собирается сбегать с бродячим цирком…
На щеках Александра вспыхнули алые пятна.
– Это было давно…
– …или в юнги подаваться.
– Это было еще давнее!
– Само собой. Она просто хочет уехать и пожить в тишине.
Василиса коснулась хрупкой фарфоровой чашки. Вот опять… они говорят о ней так, будто ее, Василисы, в комнате нет. Будто она дитя несмышленое, не способная сама решить.
Раздражение захлестнуло Василису с головой.
И схлынуло.
Они ведь не специально, они ведь из беспокойства, а… кто виноват, что она, Василиса, причиняет семье столько беспокойства?
– Я поеду, – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – В конце концов, мне тридцать два…
…старая дева.
А старым девам нет нужды думать о репутации. А еще можно не обращать внимания на слухи. Старым девам, если подумать, позволяется куда больше, чем просто девицам из благородных семей.
– И я просто… от всего этого устала.