ходила, на моих глазах… ей только-только шестнадцать исполнилось…
Василиса осторожно коснулась Марьиного плеча.
– И тогда я поняла, что нам с Никиткой тоже не жить. Что… даже если Вещерский сделает, что ему скажут, все одно не жить.
Марья судорожно вздохнула.
– Я их убила. Всех.
– Как?
– Выпустила силу. И сожгла… пепла и того не осталось… и не скажу, что со страха. Страха не было. Я все-таки княжна… Радковская-Кевич… но ярость была. Такая… оглушающая. Я себя помню будто со стороны, будто и не я это все делала… помню, как они кричали. И мага, который пытался меня задавить.
…только где ему против урожденной княжны, которую с малых лет обучали с силою ладить. А Марья ведь – это не Василиса, которой жалкие крохи достались, ей сполна родового дара перепало.
– Бедная.
– Я не бедная, – Марья посмотрела с возмущением. – Я сильная. И вообще…
– Но все равно бедная… как ты тогда…
– Сама не знаю. Потом… кошмары снились… и теперь вот Любавушка… дар все не открывается.
– Еще ведь рано…
Слабое утешение, потому как дар после трех лет открывается, если сильный, а слабый… со слабым тяжко жить, Василисе ли не знать.
– И Вещерский так говорит, – Марья облизала пальцы. – И… и мне все равно, какой у нее дар. Я ее люблю… только…
– Все будет хорошо, – сказала Василиса и, сама не понимая, почему, обняла сестру. А та, всегда-то холодная, отстраненная, обняла Василису, ответив:
– Конечно. Только бомбу ты все равно не трогай.
– Не буду.
В город выехали на коляске, правда, ныне на облучке сидел смурной господин того профессионально-неприметного вида, который навевал нехорошие мысли.
О бомбах.
На бомбу Василиса посмотрела. Издалека. То есть, сперва, конечно, издалека, но оттуда видно было плохо, и Василиса подошла поближе, здраво рассудив, что, раз уж бомба все равно каким-то чудом оказалась в ее доме, то, стало быть, опасности она не представляет.
Впечатления, к слову, оная бомба не произвела совершенно. Василиса ожидала увидеть нечто опасное, зловещее до крайности, а ей вместо этого подсунули самую обыкновенную музыкальную шкатулку. Правда… тянуло от этой шкатулки чем-то недобрым.
Если прислушаться.
Или не тянуло, но просто нервы с ожиданиями сказались? Василиса так и не поняла, но вот, взглянув на нового кучера, который появился при доме сам собой, снова подумала о той бомбе.
И…
О снах.
О невозможно ярких живых снах, в которых текла река лошадиных спин, переливалось на солнце, сияло золото грив. Сухая трава. Пыль под ногами.
Повозки, что катятся слишком медленно, и это злит человека в форме. Он то и дело привстает на стременах и оглядывается. И беспокойство его зримо. Оно связано с лошадьми, повозками и степью, что простирается бескрайним морем белого ковыля. Ветер шевелит это море…
…видела ли эти сны тетушка?
Если и видела, то обрывками,