я и на всякий случай за корзину взялась. А то драка дракой, но завтрак готовить надобно.
– Не полезу, – Игорек улыбнулся во весь оскал. – Но… Марусь, будь осторожна, ладно? Ирбисы, они знаешь, какие хитрые? Этот и спрашивать не станет, закинет на плечи и в горах укроет. А там поди найди.
– Ты сейчас вообще о чем?
– Да так… – Игорек щелкнул меня по носу. – Я на всякий случай. И… и не бойся. Я понял. Я люблю тебя. И всегда любил.
Сердце ухнуло в пятки. Опять начинается!
– Да только как сестренку младшую… – оскал Игорька стал еще шире. – И хорошо, что ты тогда не согласилась замуж… не было бы счастья.
А вот это он произнес совершенно серьезно.
– Я дальше не пойду, но ты когда возвращаешься?
– Не знаю, – честно сказала я. – Завтрак. Потом обед. И ужин… может, только вечером, а может, еще время будет.
– Ясно, – Игорек снял с шеи цепочку и мне протянул. – Как идти соберешься, позови. Или ирбиса попроси…
– Зачем?
Тут ведь недалеко совсем и вообще… да я с малых лет по здешним местам гуляла.
– Чужаков много, – спокойно ответил Игорек. – А того мальчишку… его даже дядька Берендей отыскать не сумел.
Прозвучало… не слишком оптимистично.
Оленька Верещагина злилась.
Ей не нравилось здесь. Категорически. Всю ночь она проворочалась, пытаясь приспособиться что к спальнику, в котором было совершенно невозможно спать, что к палатке, что к самому месту, в котором она застряла на ближайший месяц.
А все матушка…
Кто ей донес? Ведь так хорошо получалось. Ненавистный университет окончен, диплом получен, даже с отличием, грамота легла к прочим грамотам, а Оленька, наконец, получила положенную ей долю наследного капитала.
Должна была.
– Дорогая, – сказала матушка ласково, и тогда Оленька поняла, что с деньгами её кинут.
Нет, совсем не отберут, ибо прадед в завещании своем был предельно конкретен, но вот основной доли капитала ей не видать.
– Появилась совершенно уникальная возможность, – матушка смотрела обычным своим оценивающим взглядом, в котором Оленька читала все-то, что матушка думала и об Оленьке, и о никчемности её. – Следует признать, что к науке ты совершенно не способна…
Оленька склонила голову.
Не способна.
Родовой позор… все-то Верещагины были если не гениальны, то умны, куда умнее обыкновенных людей, а вот она, Оленька, неудачной уродилась.
Ей так с самого детства говорили.
И, наверное, были правы, если Оленьку не манил процесс познания, а эта вся научная лабудень лабуденью и казалась.
– Однако в этом тоже свое преимущество. Ты можешь стать неплохой женой, – и вновь в матушкином голосе скользнула тень сомнения. – Во всяком случае, попытаться стоит…
И рассказала, что от Оленьки ждут.
А Оленька подумала и согласилась. Тогда-то все выглядело до крайности простым. Поступление? Поступят. Дядюшка позаботиться.
Экспедиция?
Да переживет она как-нибудь экспедицию, что до некроманта, то