живое. Доказательством этого могла бы служить груда металлолома, когда-то бывшая, по всей видимости, небольшим частным вертолетом, а теперь казавшаяся грудой железа, ржавеющего посреди площади. Пустынный послеполуденный пейзаж оживляли только юноша в потрепанной рясе, стоявший у врат православного храма, да стая разжиревших красноносых гусей, безмятежно дремавших на паперти и изредка воинственно гогочущих спросонок. Юноша с задумчивым видом лениво ковырял в носу пальцем, но в его глазах нельзя было прочесть даже подобия мысли. И только когда на площадь, в ореоле пыли, визжа и стеная, въехал изрядно потрепанный дорогами маленький автобус, сонную одурь в глазах юного отрока сменило любопытство, словно луч маяка нежданно-негаданно пробился сквозь плотный туман. Прыщавое глуповатое лицо юноши осветила надежда на то, что снедавшая его скука будет развеяна новыми впечатлениями, которые доставят ему прибывшие пассажиры автобуса, если таковые будут.
И на этот раз, что случалось нечасто, он был вознагражден за свое ожидание.
Автобус, пронзительно скрипнув тормозами, остановился в центре площади, и из него, словно яркая разноцветная бабочка, выпорхнула молодая женщина, одетая в пестрое летнее шелковое платье, подол которого едва прикрывал ее бедра, да и то лишь тогда, когда она стояла неподвижно. А это бывало редко. Даже издали было заметно, что у вновь прибывшей в Кулички женщины очаровательное личико, сногсшибательная фигура и веселый беспечный нрав. Она смеялась, говорила и курила одновременно и вовлекала в этот головокружительный хоровод всех, кто оказывался поблизости. Против ее обаяния было невозможно устоять. Даже водитель автобуса, всегда провожавший своих пассажиров только равнодушным взглядом, выведав от них все, что хотел, за несколько утомительных часов пути от железнодорожной станции до поселка, на этот раз изменил себе. Он поднялся со своего кресла, в котором обычно невозмутимо восседал, словно китайский божок плодородия, и вынес из салона ее ярко-красный чемодан на колесиках. В другой руке он нес проволочную клетку, в которой встревоженно хлопали крыльями и озабоченно курлыкали несколько голубей.
– О, как вы галантны, Георгий! – поощрительно сказала молодая женщина, отбрасывая докуренную тонкую сигарету. – Настоящий рыцарь без страха и упрека!
Губы Георгия раздвинулись в смущенной улыбке, обнажив окрашенные никотином в грязно-желтый цвет зубы. Это был мужчина средних лет невзрачной наружности и без особых примет, если не считать матерчатую кепку на его голове. Когда-то на ней был вышит красными нитками символ языческого бога Велеса – вставший на задние лапы медведь, а теперь остался только след от него, похожий на тень, отбрасываемую в солнечный день. Кепка придавала Георгию, по его мнению, мужественности, поэтому он не снимал ее никогда. Злые языки в Куличках утверждали, что он даже спал в ней. Но сейчас, с дамским чемоданом в одной руке и клеткой с голубями в другой, он выглядел скорее глупо, чем мужественно.