не с первого дня, а с нулевого, когда только записываться пришли. Возненавидела эти раскрашенные стены, изрисованные транспортирами, бумажными самолётиками и круглоголовыми детьми с неестественными улыбками; розоволосую завучиху, которая сказала: «Тебе здесь понравится», как будто вообще не допускала у человека право на своё мнение. Отдельно возненавидела форму, серую с дурацкой эмблемкой-нашивкой, как номер на робе заключённого. В старой школе было легче, привычнее. А теперь её не видно даже с двадцатого этажа.
Настя спустилась во двор и несколько секунд просто стояла у подъезда, глядя на непривычно большие машины, домины, подпирающие небо, пластиковую детскую площадку, странно яркую в этой серости. Детей на площадке не было: никто не катался с пластиковой горки, не скрипел качелями, не топал, не швырялся песком. Тихо, как на кладбище. Только одинокая мамаша с коляской сидела напротив пустой песочницы, уткнувшись в телефон. Ничего удивительного: новый район, половину домов еще не построили, а боˊльшую часть построенных ещё не заселили. Настя с родителями одни на этаже, где четыре квартиры. И хорошо, и ладно.
Напротив мамаши через площадку, вполоборота к Насте сидел старичок и перебирал в руках что-то мелкое. Вид у него был чудаковатый: чуб из седых волос дыбом над блестящей плешью, футболка с олимпийским мишкой, Настя только в кино такие видела, даже у деда не было, разве что очень давно. Синие растянутые треники с дыркой, потрёпанные, какие-то жёсткие на вид кроссовки и совсем нелепый здесь и сейчас наброшенный на плечи грязноватый медицинский халат.
Старичок увлечённо перебирал что-то у себя на коленях и, кажется, напевал или бормотал под нос. Мамаша напротив не обращала на старичка никакого внимания: уткнулась в свой телефон, будто нет его здесь. Настя забегала глазами по площадке: где-то должен быть внук, за которым он присматривает, хотя откуда-то знала: нет здесь никакого внука. Старичок как будто явился из прошлого, не как все на свете старики с их старомодной одеждой и словечками, по-настоящему. Этому не хватало только шапочки-треуголки, сложенной из газеты. Тогда бы Настя точно сказала, что его вырезали из старого советского фильма и зачем-то посадили сюда.
Старичок провёл кулаком по скамейке, будто разглаживает бумажку, поднял голову и подмигнул. Что-то внутри Насти шевельнулось, какой-то мелкий прохладный страх, он пискнул: «Беги!» Старичок опустил глаза к своей невидимой бумажке, а Настя ещё слышала, как колотится сердце где-то в голове и почему-то в горле… «Чокнутый», – решила Настя. Она не могла сказать, почему она так решила, что-то было в его мимике, в лице, даже если не смотреть на старую одежду. И, да: смотреть на таких неловко и страшновато. Но как же трудно оторваться…
Мамаша на секунду подняла глаза на Настю, мол: «Чего тебе?» – и тут же опять уставилась в свой телефон. На старика она по-прежнему не обращала внимания: может, привыкла? Может, он здесь всегда, этакая местная достопримечательность?
– А ты так умеешь? –