от посещения лекций в университете. Просто тетрадей было так много, что ему не хватило университета исписать их все. Они лежали, ожидая собственных детей господина К., и их университетов, однако, как понятно из заключения врача, тетради теперь следовало употребить по-иному. Страница за страницей покрывались однозначными и важными словами. Без намёков и осуждений, без критики всей предшествовавшей этим записям литературы, К. вёл авторучку слева направо, оставляя колдовство повторяющихся вздрагиваний синей линии. Это было как ЭКГ, что сделал ему врач. Известное врачу-одному значение линии завораживало. Какому малому числу посвящённых была понятна ЭКГ? Она не могла бы сыграть никакой заметной роли, последствия после. В отличие от рукописи, начавшейся незамедлительно по окончании последнего визита к доктору. Синие волны господина К., будут доступны всем, его тетради не для видимости научных процедур. Они лишь первое место, где прочтут эти слова, из многих многих будущих печатных страниц. Разумеется, слава найдёт господина К. после четвёртой фазы болезни, после смерти, после ещё какого-то периода осмысления изложенного потомками чудовищ. Период всё же должен быть короче, чем время разложения бумаги, но после, после того как слова настоятся и придёт читатель. Когда, как записал во второй вечер К.: «Деревья перестанут шататься и утихнет ветер. Спирт отрезвит пьющего. Радуга взойдёт над сугробами. Вращающаяся пластинка заточит иглу…». Заболев и обретя свободу до скорой гибели не быть должным обществу ни труда, ни повинности, господин К. стал отличаться от своей чудовищной сути. Текст ли, диагноз, меняли его руку, образ мысли, позу и распоряжение временем. Меняли так сильно, что ему начало казаться, а через неделю и определённо он стал уверен, что он не чудовище. Это было так мило, что даже смешно. Раскрепощение творчеством достигло высоты, с которой он увидел себя другим существом, только по случаю рождённым среди чудовищ. Слово запустило катушку перемен и всякий день, разный час, минута с авторучкой, выписывала из господина К. по букве новое существо. Это наблюдение вскоре привело к записи в тетради внизу шестнадцатой страницы: «Среди чудовищ родится человек». Только лишь небольшое зеркало да отражение в ночном окне возвращали К. к факту о его бородавости, клыкастости и чешуйчатости, вводили в парадокс несоответствия с внутренним К-ощущением.
Разговоры с близкими и роднёй у К., впрочем, они-то считали себя близкими и роднёй Й., постепенно прекратились. Кто-то получил прекрасный повод, оправдывая болезнью изменение поведения, прервать общение или исчезнуть навсегда. Ох уж эта невзаимовыгодная чудовищная дружба. Другие порезавшись об его хладность и запертость, обиделись и не поинтересовались на что променяли их. Третьи, самые стойкие, прочтя начала записей в тетрадях, выслушав сияющие слова переименовавшего себя друга-брата К., пришли к заключению, что час пробил. Наступила фаза безумия, и чтобы не попасть на сдачу похоронных денег, подобные стойкие тоже