шалашом прикрывала ему лицо. Ни за что не догадаешься, что это прокурор области просто варит суп – словно шаман готовит булькающее зелье.
При мысли о «шамане» сжалось сердце. Ох, не к добру вспомнилось. Колыванов внутренне напрягся и подобрался, как пловец перед прыжком в воду, вышел из джипа, махнул рукой: «Всем привет!» – распахнул калитку и вернулся в машину, чтобы въехать во двор.
Увидев, что хозяин дачи открывает ворота, Санджиев аккуратно положил ложку на блюдце, стоящее тут же прямо на траве, поднялся, сдвинул на затылок смешную шляпу и тоже приветственно махнул в ответ, но не подошёл, а опять опустился на корточки около костра и снова погрузился в процесс помешивания.
Он не изменился вовсе, будто не было тридцати лет. Остался, каким его помнил Колыванов со времён их общей армейской молодости, когда никому в голову не приходило называть их по отчеству. Был тогда просто Захарка – отличный парень и лучший друг, почти брат: высокий, плотный, слегка кривоногий, неторопливый, с малоподвижным лицом.
Давешний слон, что свалился было с Колывановской души, привычно поставил ногу на прежнее пригретое годами место. Душа вздрогнула и замерла.
Не успел Николай Васильевич выйти из машины, подбежала Лиля целоваться, и после взаимных приветствий, как в былые времена, они в обнимку направились к костру. Захар перестал, наконец, медитировать над котелком, и буднично, словно и не расставались никогда, распределил обязанности, потому что предстояло не только снять с огня горяченный котелок с маханом, но и произвести раскопки под костром, где томился кюр – бараний желудок, полный потрясающего мяса. Доставать сокровище – дело мужчин, так же как и раскладывать горячую ароматную баранину на тарелки.
Николай Васильевич поставил и заправил на веранде самовар. Около колонки в большом тазу с холодной водой остывал арбуз, привезённый, видимо, тоже Санджиевыми.
Сели за стол, где на почетное место, конечно, водрузили традиционный черничный пирог и бутылку «Трёх семерок». Хоть и положено хозяину дома раскладывать мясо гостям, но Санджиев, на правах повара и знатока традиций, сделал всё сам. Колыванов с восхищением смотрел, как Захар ловко добывает из дымящегося нутра бараньего желудка исходящее соками мясо почти голыми руками и виду не подаёт, что горячо.
Принялись за еду, обжигаясь и посмеиваясь друг над другом, пили портвейн за встречу после долгой разлуки, за трёх дочерей Санджиевых, уехавших в Москву. Захар чокался стаканом с водой – алкоголь он не признавал. У Колывановых детей не было, не сложилось. Вспоминали друзей и общих знакомых, которых растеряли за тридцать лет.
Напряжение, не отпускавшее Николая Васильевича, закрутилось тугой воронкой и распространялось кругами. Его чувствовали все. Разговоры подруг замирали, приходилось заполнять неловкие паузы тостами, после которых все дружно жевали. Почти каждая фраза у Татьяны и Лили начиналась: «а помнишь…», и, перебивая друг друга, они то весело хихикали, то вытирали