перекрошил в лапшу всех российских дворян?» И что мне им отвечать? Что все дворяне были плохие и лишние люди? Да вроде нет, самая умная часть общества, надежда и опора государства. Правда зажрались «маненько» помазанники божьи – «Ваше благородие», «Ваше высокопревосходительство», «Дозвольте ручку, Ваше преосвященство». Вот и перестрелял их озверевший родной народ под идеей марксизма-ленинизма, но детям ведь этого не скажешь, и приходится всё время врать, изворачиваться, про революционность масс…
Изрядно продрогнув, Елизавета Захаровна через час добралась наконец до своей однокомнатной квартирки, расположенной на первом этаже пятиэтажного панельного дома. Она с трудом открыла разбухшую от сырости входную дверь при помощи топора, припрятанного для этого в нише, привычно воткнув его лезвие в щель проёма, навалившись грудью на топорище, подвернула на себя полотно двери и щёлкнула настенным выключателем в прихожей, но свет не загорелся, в квартире по-прежнему было темно и холодно, как в могиле. Ещё утром свет погас от того, что в очередной раз замкнуло электрощит в коридоре, от протекающей крыши дома во время дождя, обещали починить за день, да так видно и не смогли.
– И что теперь делать? – спросила она у темноты, а так как ответа не последовало, Елизавета Захаровна вздохнула, нащупала на полочке спички, зажгла огрызок свечи и, пройдя в комнату, достала из холодильника кастрюльку со вчерашними макаронами с тушёнкой, поставила её в сумку и пошла из мрачной ледяной квартиры, заколотив обратно неподатливую входную дверь обухом топора.
На улице по-прежнему шёл мерзкий мелкий дождь со снегом, а порывы холодного ветерка, казалось, пронизывали насквозь замёрзшее тело, причиняя Елизавете Захаровне невыносимые физические страдания.
Она как можно быстрее дошла до автобусной остановки, где по-прежнему грелись три старушки, отодвинула их и молча поставила свою кастрюльку на газовую плитку. Старушки суетливо посторонились, освобождая место у огня, и продолжили греть костлявые пальчики рук. На ногах у них были надеты целлофановые пакеты, и аккуратно завязанные шпагатной верёвочкой выше щиколоток, чтобы обувь не промокала, да и ноги так меньше мёрзли.
Из-за поворота медленно выполз длинный жёлтый старый автобус без дверей, освещая себе дорогу мутными фарами. На остановке он шумно выдохнул, затрясся всем своим ржавым старческим телом и встал.
– Вон кондуктор припёрся, мать его! – выругалась одна из старух и сплюнула в сторону машины.
В ярко освещённом салоне без стёкол сидели, развалясь и положив ноги на соседние лавки, пятеро крепких молодых парней в кожаных куртках. Один из них, самый высокий, встал и медленно вышел в проём двери, держа в руках здоровенный солдатский закопчённый чайник. В отличие от остальных, на нём было одето длинное, до самых пят, чёрное кожаное пальто нараспашку, под которым виднелась чёрная рубашка и черные кожаные штаны. Он в раскачку подошёл к стоящим на остановке бабулькам и повелительно сказал:
– Ну,