задницу, – присвистывает, – Максимовски за своего единственного сына тебя живьем закопает и заставит нас всех твою могилку земелькой присыпать.
– А кто он такой, этот Максимовски?
–Точно из лесу вылезла, – издает глухой смешок. – Без ведома Эдуарда Валерьевича в городе ни одна муха не пролетит. Что там мэры, власть, он давно все в своих стальных клешнях зажал. Вытянула счастливый билет, сидела бы тихо. Какие же вы бабы дуры, вам все больше и больше подавай. Моя бывшая такой же была…
Полицейский замолчал. Жалость пропала из его глаз. А вместо нее появилась неприязнь, замешенная на чем-то его личном. Словно я наступила ему на больную мозоль.
Когда он выводил меня из машины, на его мобильный поступил звонок. Мужчина, как-то сразу вытянулся в лице. Отвечал испуганно, скомкано. Потом посмотрел на меня.
– Все допрыгалась…
А я все еще не понимаю, что окажусь в камере предварительно заключения. Я действительно держусь за все хорошее, инстинктивно пытаюсь отодвинуть кошмар. За моей спиной шепчутся. Женщины в форме смотрят на меня со злорадством, узнав кто я такая. Семь месяцев назад обо мне писали в прессе. И теперь невольная мимолетная популярность играет против меня.
Страх вернулся вместе сыростью и ненавистью, царившими в этом ужасном месте. Меня досматривают, грубо, цинично, унизительно. А я продолжаю тешить себя надеждой, что скоро муж во всем разберется, и я проведу тут от силы сутки. Надо просто пережить. Все.
Когда я вошла в камеру, я готова была ползать на коленях, умолять, просить, лишь бы меня выпустили. На меня уставилось три пары злобных глаз. Сама камера больше напоминала кадр из фильма ужасов. Запах плесени, сырости, со стен капает вода. Облупившая синяя краска. Две металлические двухъярусные кровати и подранные вонючие матрасы. И три взлохмаченных женщины, на первый взгляд, явно не в себе.
Одна оскалилась, зашипела, и крадучись стала приближаться ко мне.
– Ммм… какую птичку нам подкинули, – протянула руку с грязными ногтями, схватила меня за волосы и рывком кинула на пол. Холодный, бетонный, устланный каким-то мусором и песком.
Две другие закружили вокруг меня. Они дергали, щипали, не столько больно, сколько омерзительно, унизительно.
– Не трогайте меня, пожалуйста, – пропищала я не своим голосом. – Я тихо лягу и вы даже не заметите меня… – поползла на четвереньках к замызганному железному подобию кровати. Мне бы скрутиться калачиком и подождать освобождения.
– Ишь какая неженка… – снова дернула меня за волосы первая, – Койку еще заслужить надо. А пока покантуешься в углу.
Она поволокла меня за волосы в дальний конец камеры. Рывком подняла на ноги. Оставила стоять в углу! На голову капает ледяная вода. Рядом дырка, заменяющая туалет. И как только я пытаюсь сесть, или пошевелится, она тут же бьет меня какой-то тряпкой.
– Не рыпайся! – скалится.
И я так и стояла, вжавшись в холодную стену, с одеревеневшими от постоянного стояния ногами.