ю, ноги-то подыми?
Мокрая ветошь уперлась в отёкшие Любкины ноги. Швабра ритмично тыкалась в стопы, пальцы, растрескавшиеся пятки, но сдвинуть их с места не могла. Белые колонны распухли под тяжестью огромного с пупком навыворот живота и словно вросли в пол. Любка не шевелилась.
Она замерла в неестественной позе и словно прислушивалась к происходящему внутри, игнорируя санитарку.
«Глухонемая, – решила для себя Санна. – С района». Плюнула и заелозила под кушеткой, скребя шваброй о кафель.
– Как ты с дитём-то будешь? Ему ж воспитание надобно, а не только мамкина сиська. Пойдёт пацан ножками… начнёт вопросы разные задавать, а ты ему: "Тык-мык, сынок… мамка не подумала башкой своей, молодая была, вот если б…"
Дверь в смотровую неожиданно распахнулась, и заведующая прервала размышления Санны: "Карту давайте".
За врачом семенила молодая акушерка.
– Светлана Анатольевна, так нет у неё карты. У неё вообще ничего нет. Ни анализов, ни документов. С речью проблемы. ЛОР не смотрел ещё, но она даже не мычит. Вообще никак не реагирует.
Светлана подошла вплотную к кушетке, нарочито громко обращаясь к беременной: «Как зовут тебя? Можешь своё имя сказать? На меня смотрим, я здесь».
– Да бесполезно. Я ей без анестезии плечо зашивала, так она не пикнула даже.
– Педикулёз, кожные высыпания?
– Нет ничего. Помыли, обработали. Она такая грязная поступила…. В рванье вся, голова в репьях, на теле живого места нет.
– А что с телом?
Светлана задрала больничную сорочку и отшатнулась.
– Её ребята с КПП привезли. Говорят, местные её сегодня то ли нашли, то ли поймали в районе Заячьего острова, я так и не поняла. Там лес кругом, затопило всё в позапрошлом году, даже на охоту уже никто не ездит. Как выжила ещё..? Повезло девке.
Лена уверенно прикладывала стетоскоп к тугому Любкиному животу, то здесь, то там.
– Ссадины везде. Видимо, как шла через кусты. Вадик говорит нижние рёбра сломаны. Ноги все в синяках. Или укусы это…
Заведующая отошла на пару шагов.
– Пиявки.
– А? – вздрогнула Ленка.
– Я, говорю, пиявки это. На болоте она была.
Любка неожиданно подняла голову, взглянула на врача и обнажила в улыбке ряд пожелтевших лошадиных зубов.
У Светланы по спине табуном побежали мурашки. Тёмные мокрые спутанные волосы больной обрамляли крупное румяное лицо.
Лицо это не было обезображено болью и долгими скитаниями по тайге, не перекосили его душевные терзания, не изъели насекомые. Лицо было здоровым, пугающе радостным, каким-то инородным телу. Водянистые с жёлтыми крапинами глаза смотрели на Светлану без опаски, с животным магнетизмом.
Никогда ещё в своем отделении не видела заведующая у женщин таких глаз. Напуганные больничными запахами, бренчанием стальных инструментов, равнодушием персонала, озабоченные собственной судьбой, смотрели на нее беременные умоляюще, заискивающе, вопрошающе, иногда с ненавистью. Но не так. Не так как эта. Света поёжилась.
– Готовьте к осмотру.
– Светлана Анатольевна, – акушерка Леночка потеряла всякую надежду найти хотя бы слабый звук отличный от работы кишок и застыла в полной растерянности, – сердцебиение не прослушивается.
– Дай мне, – заведующая взяла деревянную трубку и оттеснила незадачливую практикантку.
В животе бурлило. Гибель плода не сильно осложнила бы работу, но верить в худшее не хотелось. В профессию Светлана пришла по любви, боролась за жизнь каждого ребёнка до последнего и спустя много лет, став заведующей обсервационным отделением, не изменила своим принципам.
Сердцебиения не было.
– Кто её принимал?
– Я принимала. Около шести, не рассвело ещё… – Лена замялась, – Светланочка Анатольевна.. ну вот было оно. Я точно помню, слабенькое такое, но было.
Любку раздели до гола, побрили на сухую ржавым лезвием «Нева» и подвели к креслу.
Светлана старалась не смотреть на беременную, выражение лица которой так и не изменилось. «Блаженны неведающие. Или неверующие? Или нищие блаженны… кому-то из них определённо повезло».
Вспомнился случай, когда она в первый год работы, молодая и впечатлительная, потеряв очередного доношенного здорового младенца, в ярости переступила порог храма, только что отстроенного рядом с рынком.
После продолжительной беседы с батюшкой ярость сменилась истерикой, а за ней пришла пустота. Поп держал за плечи и приговаривал: «Ни за какие грехи Бог не отнимет жизнь у ребенка…». Спросить, кто же это тогда делает и зачем Света постеснялась.
В тот день она поняла, что врач в стенах храма – лишнее. Богу – Богово, а Свете – кесарево. И иногда естественные роды.
Раскрытия не было. Молочные железы вялые. Вряд ли акушерка действительно что-то слышала. Анамнез неизвестен. Если плод погиб, скоро начнётся сепсис. Ждать, когда