шагом проследовала к балкону и через секунду была на своей стороне – никто толком и опомниться не успел. Сестра ошарашенно покрутила пальцем у виска, мама упала в обморок на руки отчиму, Мальчик ничего не понял, но забыть происшествие не смог и думал о нём весь вечер. Девочка же унесла с чужого балкона на свой странное чувство, что случилось что-то гораздо более важное, чем просто возвращение домой нетривиальным, но вполне привычным уже способом.
Мальчика звали только по имени. Клички у него не было, сам он себе, конечно, неоднократно придумывал, но они не приживались. По меркам его друзей он был приличный, невысокий, умный, его уважали, но ничего с ним серьезного не мутили, потому что он не вписывался в общую картину. С ним здоровались за руку, с радостью тусовались, шутили, но держали дистанцию, потому что не понимали, что он такое и можно ли ему доверять. Он ни разу ни в чем, кроме чемпионатов по информатике, не был замечен, не доводил преподавателей, не курил, не ругался матом, после учебы шёл домой и много читал – короче, типичный ботаник, вполне вероятно, латентный неформал, только не носивший длинных волос, балахонов и мешковатых джинсов. Слишком аккуратно подстриженный и чистый, домашний. Ему до сих пор не разбили лицо для проверки на вшивость лишь потому, что его сестра была невероятно хороша собой, слишком крута и остра на язык, дружила с самыми здоровыми пацанами района, а у остальных вызывала приступ неконтролируемой эрекции и робости. Короче, он был вне закона и понятий.
Девочка на другой стороне балкона вообще была одиночкой. Она едва выглядела на 13, маленькая, худенькая, с остреньким личиком и огромными серыми глазами, с непокорным ершиком коротких волос на голове, свисающих справа до плеча и покрашенных в темно-синий цвет, с едва оформившейся припухлостью в районе груди и ещё не округлившимися бёдрами. В 10-м классе она смотрелась смешно на фоне развитых, налитых соком одноклассниц. У неё не было парня, она легко сходилась со всеми, но интересы ровесников обычно с её не совпадали: по клубам она не ездила, попсу не слушала, то, что она читала, вызывало удивление даже у большинства взрослых, гуляла с двумя неуправляемыми борзыми, ходила в горы и обожала лошадей. Подруг на тот момент у неё было несколько, но настоящей нельзя было назвать ни одну.
Может быть, поэтому, а может, и потому, что не надо далеко ходить, Мальчик и Девочка очень быстро стали всё свободное время проводить вместе. Он играл ей свои самые сокровенные песни, присылал на почту фантастические рассказы собственного сочинения, травил байки про колледж и отбитых панков, с которыми он «типа дружит», про сестру и её шашни с гоповатыми тупыми амбалами. Она жадно слушала, погружаясь в новый, пока неведомый ей мир подростков. Сосед стал ей самым дорогим, самым лучшим другом, тем, кому можно рассказать всё на свете, кто никогда не предаст, не бросит. Ближе родного младшего брата. Ближе любой подруги. Ближе родителей. Ближе всех на свете.
Она слушает его песню, тихо улыбается, ей впервые в жизни тепло и не одиноко.
С этого всё началось. С песни на балконе.
Шокер и Краш
Урок физики вызывает у меня смесь стыда, отчаяния и пофигизма. Я разочаровала папу просьбой объяснить мне элементарную задачку про брусочек, съезжающий по наклонной поверхности. Папа, кандидат наук, победитель всесоюзных олимпиад по физике, химии и астрономии, задачку объяснил, но при этом вздохнул и бросил в меня с грустью: «Не секучая». Поэтому я силюсь понять, что же там на доске происходит, надо же папу переубедить и сдать эту чертову физику через пару недель на отлично, получив то же самое за год. Самой мне на физику глубоко плевать, потому как истинную страсть я питаю к литературе, философии, русскому и в особенности к английскому языку. В это время учительница, Катюша, как её называют в глаза и за глаза, отвлеклась от объяснения темы и подошла к предпоследней парте, за которой сидит отличница Гульнара и яростно что-то рисует прямо на её поверхности. На дворе нищие 90-е, в классе физики стоят новенькие бежевые парты, которые директор купил, сдав в аренду школьный каток под парковку, школьный подвал под сауну, а школьную столовку в выходные для проведения банкетов. Короче, парты эти были манной небесной, и даже самому конченому дебилу было ясно, что рисовать на них нельзя. В смысле НЕЛЬЗЯ. Гуля дебилкой не была, но, видимо, у неё на время совершенно отключился мозг. И вот стоит Катюша над ней и смотрит, как та уродует ручкой уже кем-то до неё испорченную гладь. Там уже красуется огромный синий череп, нарисованный до того анатомически правильно и скрупулезно, что при желании можно выделить и подписать все двадцать три кости, его образующие. Гуля же пишет послание автору, в котором объясняет, насколько он не прав, испортив парту. Беру назад свои слова про дебильность.
Урок сорван сиреной Катюши, орущей на любимицу.
Срочно из старшего 11-го класса был вызван автор черепа, который на всю школу один такой художественно одаренный, тут никакой Шерлок Холмс не нужен, а также директор, классуха автора черепа, наша классуха и завуч, Каверина Любовь Васильевна, чтоб горела она в аду до скончания века.
Досталось всем.
Гульнара ревет.
Шокеру пофиг. Ну, то есть ему не просто пофиг,