ведения войны. Меркульев любил и ценил своих людей. А не своих – тем более. Ведь все они были на его стороне. Той стороне, которая боролась за правду, а значит, за тот мир, который был ему дорог.
Единожды надев милицейскую форму, человек выбирал свой, особенный путь. Сухие строчки устава – «бдительно и самоотверженно нести службу, защищать интересы социалистического государства, честь, достоинство и права советских граждан от преступных посягательств» – скрывали в себе тот стержень, ту основу, на которую нанизывались жизни и судьбы его соратников и коллег. Его друзей, его однополчан.
Так он понимал свою службу.
Пятнадцатилетним подростком он встретил Великую Победу, за четыре года пройдя весь ад войны. Минский паренек познал все тяготы эвакуации – изнурительный труд, постоянный страх и голод. И вынес испепеляющую ненависть к врагу – и к чужому, но понятному в своем желании уничтожить его народ, и к врагу внутреннему, разрушающему все усилия страны, бьющейся насмерть. Ко всем тем, кто, пользуясь временной слабостью воюющей власти, грабил беззащитных людей.
Бандиты, грабители, приспособленцы – вся эта мразь, которая паразитировала и процветала на чужом горе.
Во время своих многочисленных скитаний юный Саша Меркульев видел ограбленных и убитых за краюху хлеба людей. Видел сытых лоснящихся ворюг, вальяжно расхаживающих по подвластной им территории. Видел отчаяние старух, у которых карманники воровали последние гроши.
Конечно, власть боролась с ними. И милиция работала сноровисто и оперативно. Но истребить этот вездесущий бурьян просто не хватало сил и времени.
Поэтому естественным решением для восемнадцатилетнего Саши, слесаря Кунцевского игольно-платинового завода, стало заявление в Кунцевский райотдел УМГБ СССР Исполкома Московского областного Совета народных депутатов.
И первое, что внедрили в его голову старшие товарищи, было уважение к соратникам и к людям, которых они защищали.
Отсюда проистекало, пожалуй, главное правило его работы: жизнь каждого человека самоценна, она не разменивается на полумеры.
Именно поэтому выстрелы в чуткой серой тишине прозвучали для него как гром среди ясного неба. Это означало только одно – где-то он не додумал как руководитель. И сейчас в кого-то из его людей летел заряд дроби. Из оружия, которого не должно здесь быть…
Последний барьер из завядшей клумбы, обложенной кирпичом, он просто перемахнул, благо стремительно сереющее небо давало достаточно света. Сзади грохотал сапогами Никоненко.
Мгновенно оценив обстановку, Меркульев выскочил на поляну перед домом.
Диспозиция выглядела совсем плохо. Возле входа на земле сидел Марат, придерживая голову лежащего человека. В доме слышались грохот бьющейся посуды и громкий мат, перемежающийся звуками ударов.
Майор резко выдохнул, признав лежащего человека, – Сашка! Рахманов не дал расклеиться сознанию.
– Туда, Саныч! – сквозь зубы прорычал он, махнув окровавленной рукой в сторону