заглядывает в ушную раковину, будто пытаясь разглядеть причину Чекитиной глухоты.
На плечах Татианы остались в том сорок третьем году Чекита да две сестры-погодки – Верка с Галькой, а четвертым Татиана была брюхата уж почитай как два месяца…
– Мамка-а, мамка-а. – Чекита размазывает слезы по худым щекам. – Мальчишки опять дразнятся-ааа!
Мать смотрит вроде бы на дочь, но Чеките кажется – сквозь нее.
– Не обращай внимания на дураков-то… Как дразнют?
– «Чекита – в саду калита», а Петька сопливый – «чекушкой»… А-а-а!
Татиана кладет на голову дочери заскорузлую ладонь:
– Галька с Веркой где?
– На речке.
– Иди позови – картоху есть будем да лепешек с лебеды.
Ослушаться мамку – боже упаси!
Чекита уже занесла ногу ступить через порог, но вдруг передумала, развернулась к матери:
– Гальке с Веркой-то хорошие имена дали. Пошто меня Чекитой назвали? За какие такие грехи?
Татиана ничего не отвечает, только гладит свой округлившийся живот.
– Олькой теперь меня кличьте, понятно? Олькой, и боле – никак!
Так и стала с этого дня Чекита – Лёлькой.
Подружки-то быстро привыкли, а с мальчишками пришлось договариваться, и чаще – кулаками. А за детишками вслед и взрослые как-то попривыкли… Только Василий Прохоров так ни разу и не назвал любимую дочку ласковым именем Лёлька, потому как погиб Василий в танковом сражении у села Прохоровка под Ленинградом в сорок четвертом году…
– Это куды ж вы на ночь глядя так причипорились? – Татиана строго глядит на повзрослевших дочерей. – Зорька не доена, сено переворошить ишшо разок надобно.
– До клуба идем прогуляться… А Зорьку и Чекита подоить может!
Младшая, Наташка, народившаяся без отца, крутится подле мамкиной юбки и канючит:
– Тюрьку дай, с молочком.
Лёлька в это время просеивает муку через сито – свежую опару для хлеба затевает.
– Лёльку чего с собой не зовете? – хмурит Татиана брови.
– Так мы скока звали – она не хочет. – Галька и Верка крутятся перед зеркалом, пожелтевшим от времени.
Амальгаму давно съела то ли ржа, то ли другая какая зараза.
Лёлька не слышит разговор, но будто спиной чувствует, что говорят про нее. Она поворачивает к сестрам улыбчивое, в мелкую веснушку лицо. Чего бы Лёлька ни делала – она всегда улыбается! И тогда, когда машет косой на цветущей поляне; и тогда, когда запрягает лошадь в сани; и тогда, когда грузит на подводу неприподъемную охапку сена.
Но взгляд карих Лёлькиных глаз – всегда вовнутрь, будто она старается услышать в глубине своей души то, что другим не под силу.
Может, потому Татиана любит Лёльку больше остальных? А может, за то, что давняя вина, как чирей, не дает матери покоя? А может, потому, что Лёлька – первая в доме помощница?
Лёлька, смеясь, и сама любит повторять:
– Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик!
– Ма-ам-ка-а, – хнычет Наташка. – Тюрьки да-ай!
Татиана