при этом взвалив на меня обязанности по уходу за младшими детьми. Самое забавное, что, возложив на меня свои прямые обязанности, они умудрялись еще и читать мне нотации. Сколько раз я слышал пафосные рассуждения родителей о том, что я уже большой мальчик и должен гордиться тем, что мне поручают такие ответственные дела (например, поменять грязные пеленки, вымыть горшок и т.п.). Родители уверяли меня, что, заботясь о младших, я еще больше полюблю их – потому, что вместе с заботой я передам им частицу своей души. Смешно! Эти маленькие гаденыши отбирали у меня самое дорогое – счастливое и свободное детство, а я их должен был за это любить? Да я ненавидел их – всех вместе и каждого в отдельности!
Словом, роль старшего сына в подобной семье ничего, кроме содрогания, вызывать не может.
Самое обидное, что ни благодарности, ни поддержки родителей я не ощущал. Мать была замотана вечными заботами о том, как прокормить нашу кучу, и ей было не до сантиментов, отец же вообще на семейные дела не обращал никакого внимания. Иногда, правда, на него находило нечто, что можно было бы назвать «желанием исполнить отцовский долг», но, поскольку привычки к этому он не имел, то и выглядели его попытки уделить нам внимание как-то… наигранно и нелепо. В зависимости от того, в каком он находился настроении, когда на него вдруг нападала тяга к воспитанию, нам перепадали либо подзатыльники, либо (в лучшем случае) длинные отцовские монологи, которые он называл «беседой». Эти «беседы» состояли из пространных рассуждений о том, что отец считает правильным, а что – нет. Опирался он, в основном, на примеры из собственной жизни, считая ее, судя по всему, образцовой и достойной для подражания. Видимо, он полагал, что таким образом прививает нам идейные убеждения (а их‑то он, похоже, и считал главной ценностью в жизни) и закладывает моральные устои.
В дни своего детства самым страшным ругательством я считал слово «троцкист», которое не раз употреблял отец, когда был рассержен или хотел кого-нибудь уязвить. Конечно, я и понятия не имел, кто такие троцкисты, но эмоциональная окраска, которую придавал отец этому слову, не вызывала у меня сомнений – страшнее оскорбления быть не может. В моем детском воображении сложился и соответствующий образ «троцкиста» – некое подобие дьявола, с рогами, кровавыми глазами и огромной пастью, очень опасное и готовое пожрать все на своем пути. Однажды я спросил у отца, кто же такой троцкист, чтобы подтвердить свое предположение, и был очень удивлен, когда оказалось, что это никакой не черт с рогами, а обычный человек, только, по выражению отца, «подонок, который против Ленина и партии». Поразмыслив, я решил, что тот, кто против Ленина, хоть и не черт, но тоже очень страшный и опасный, и взял отцовское ругательство на вооружение. Эффект, производимый им, меня вполне удовлетворил: заслышав загадочное слово, люди пугались и отступали от меня, причем не только дети, но и взрослые. Я решил, что это отличное ругательство, раз оно наводит на людей такой страх, и стал употреблять