похожих друг на друга людей, практически двойников, не состоящих при этом в кровном родстве. Ну, а уж такое нелепое предположение, что у кого-то из моих родителей мог быть внебрачный сын, который и возник только что перед моим взором, и вовсе вызвало у меня непроизвольную улыбку.
Но что же тогда так тревожило меня, не позволяя забыть лица незнакомца?
Мимика! Ее просто не было. То есть, встретившись взглядом с этим парнем, я увидел одно зафиксированное выражение, будто на фотографии или маске. И маска эта была похожа одновременно и на меня, и на моего деда, чей фотоснимок я так недавно рассматривал…
Мысли о странном незнакомце, так поразившем мое воображение, не оставляли меня вплоть до того момента, когда трамвай, наконец, добрался до нужной мне остановки. Я вышел из вагона, пересек Средний проспект, и долго еще стоял, озираясь. Почему-то мне чудилось, что тот странный парень вполне может оказаться где-то поблизости, и я оглядывался, выискивая среди снующих вокруг меня прохожих его нелепую, но отчего-то так напугавшую меня фигуру. Наконец, я взял себя в руки, вынул из бумажника записку с продиктованным мне адресом и, сверившись с нумерацией домов, отправился вдоль Седьмой линии по направлению к Большому проспекту. День был на редкость солнечным и ясным, и мои страхи и опасения постепенно развеялись в его лучах. Остановившись перед домом с нужным мне номером, я вошел под арку и оказался в старом питерском дворе. Да… Как говорится, блеск и нищета… Вылизанные фасады центральных проспектов города, вымощенные плиткой тротуары улиц, сияющие витрины бутиков и ресторанов – все это кажется сном, миражом, как только попадаешь в такой вот двор. Здесь ничего не изменилось: все те же ямы и колдобины, растрескавшийся, провалившийся асфальт, помойка, вокруг которой тонким слоем по всему двору раскидан мусор, грязные, десятилетиями не мытые стены, и, конечно, непередаваемое амбре, состоящее из запаха аммиака, пищевых отходов и прочей дряни… После солнечной улицы и нарядной пешеходной зоны входить в темный, вонючий подъезд совершенно не хотелось. Но, к сожалению, такова печальная реальность Петербурга – наши подъезды омерзительны почти повсеместно, особенно в таких вот старых домах. Невская сырость, кошачьи радости, грязные ведра, крысы, ставшие полновластными хозяевами помоек и подвалов, – все это издает сногсшибательный зловонный запах, спрессованный годами, накрепко въевшийся в стены домов.
Подъезд, в который я вошел, конечно, не был исключением из этого прискорбного правила. Сломанный, как обычно, лифт, полустоптанные, заплеванные ступени. Преодолев несколько пролетов лестницы, я оказался перед большой коричневой дверью. Помимо привычной кнопки звонка, к ней была приспособлена ручка от колокольчика, свисавшая на древнем засаленном шнурке. Пока я решал, каким средством связи с обитателем квартиры мне следует воспользоваться, легкий сквозняк донес до меня запах лекарств – верный спутник старческого жилья. Оказалось, что дверь в квартиру слегка приоткрыта.
Конец