меня. Угрожая ему предъявлением обвинения, они забрали меня и увезли в патрульной машине. Мне навсегда врезался в память тот момент, когда один из полицейских повернулся ко мне и спросил, не хочу ли я, чтобы они отвезли меня домой. И со всей решительностью, на которую была способна, я ответила: «Нет».
Альтернативой этому, как я узнала позже, была ужасная колония для несовершеннолетних, где у меня сразу же забрали все личные вещи. Испугавшись, что я повешусь в крохотной камере с прорезью в двери для подачи пищи и одной красной тревожной кнопкой, они отобрали у меня еще и ремень. Меня отправили мыться вместе с другими девочками, снабдив крохотным тюбиком зубной пасты, кусочком мыла и полотенцем размером чуть больше носового платка. Количество вещей оказалось ничтожным, их практически и не было. Вода шумными толчками в непредсказуемые моменты вырывалась из кранов без вентилей, бетонные двери автоматически закрывались, а выключатели света отсутствовали: освещение отключалось по таймерам.
Один раз ко мне пришла мать, и все, что я помню, ― то, как ощущала себя диким зверем, сидящим по ту сторону перегородки из плексигласового стекла. Мне ничего не хотелось слышать, кроме как уговоров вернуться домой, но, как мне показалась, мать испытывала облегчение от того, что меня наконец-то задержали. Еще до того, как я узнала об этом, какие-то юридические фирмы дали ход судебному делу, по которому я проходила в качестве «добровольно передавшей себя» в руки Системы.
Я сама толком не знала, зачем оказалась там. Может быть, из-за того, что вещи, которые заставляли меня страдать, были неуловимыми, безымянными недостатками в моей жизни, и все эти годы я жила с несостоятельной верой, что мой травмированный жизненный опыт не имел никакого значения. Я верила, как неоднократно говорила мне мать, что я склонна все драматизировать и рано или поздно разрушу семью. Десятки лет жизни ушло на осознание того, что крохотному желудю моей судьбы потребовалась именно такая плохая почва, чтобы прорасти и окрепнуть. Мне нужно было познать настоящую печаль и ужиться с одиночеством, чтобы понять: нет любви лучше, чем любовь с готовностью идти на компромисс. Мне нужно было вырваться от тех, кто во имя любви меня изводил, завидовал и обижал.
Система месяцами тасовала меня по приютам и детдомам, не давая возможности пустить безжизненно повисшие, изнемогающие от жажды корни. Как только я стала испытывать чувство привязанности к загруженной сверх нормы социальной работнице, ее сразу же перевели на другую должность. Они даже никогда не прощались. Тем не менее я продолжала повторять свой ужасный ритуал распаковки немногочисленных пожитков только для того, чтобы вновь убыть в неизвестном направлении, и происходило это, как правило, глубокой ночью. Так я узнала о бесприютности и о том, как нужно уметь мимикрировать, чтобы просто выжить.
В попытке стать «своей в доску» приходится мастерски приспосабливаться, подобно хамелеону, который меняет окраску, чтобы слиться с